Наваждение - Пола Волски

- Усердие мое не ослабло, собрат, - ответил Пульп недрогнувшим голосом, сохраняя все ту же бесстрастность. - И вся проницательность, на какую я способен, по-прежнему в твоем распоряжении. Что до моей преданности - не сомневайся в том, что она безгранична, неисчерпаема и вечна, как океан. Ты - творец экспроприационизма. Экспроприационизм же средоточие всего, а ты - его сердце, всеобъемлющий направляющий ум, солнце, вокруг которого все мы вращаемся и которое дарует всему жизнь и свет. Не требуй. Защитник, чтобы в доказательство своей верности я отдал жизнь - жертва эта будет слишком ничтожной. Я отдам больше. Я отдам разум и честь. Я отдам душу.

- Довольно. Я убедился. Друг, я не сомневаюсь - в тебе.

Уисс раскрыл объятия, и Пульп упал ему на грудь Когда депутат отступил назад, его белоснежные щеки - невиданное дело - слегка порозовели.

- Я жду твоего приказа. Защитник!

- Продолжай поиски, друг мой. Но поспеши, удвой рвение. Тебе по первому требованию выделят дополнительные средства и людей, ибо опасность велика. Моим врагам несть числа. Я отнюдь не исключаю, что эти изменники Дерривали снюхались с нирьенистами, которые действуют организованно и повсеместно. Они могут нанести удар в любую минуту. Моя жизнь под угрозой. Стоит ли удивляться, что я не сплю ночами?

- Нирьенисты, - задумчиво протянул Пульп Едва заметная морщинка прочертила белоснежную гладь его лба. - Нирьенисты. Гениальная мысль, Защитник. Эту связь мы еще не расследовали. Мы допросим Нирьена и его сообщников. Если им хоть что-то известно о Кинце во Дерривале, Бирс из них все вытянет - он это умеет.

- Прекрасно, но до завершения процесса эти бандиты должны выглядеть, как раньше.

- В таком случае вновь обратимся к Бездумным. Твоя сестра и твой отец помогут нам. Недалеко от университета есть известная кофейня - настоящее гнездо нирьенизма. Мы порасспрашиваем "Логово". Да, именно с него мы и начнем.

- Этого мало. Мало! Убийцы должны трепетать передо мной, и ты их этому научишь. Следует преподать наглядный урок, который надолго запомнится. Забудь о здании - ты подвергнешь допросу завсегдатаев кофейни. Они, конечно, начнут запираться, как все нирьенисты, но мы умеем обращаться с изменниками. Оставляю проведение операции на твое усмотрение. Верю - ты меня не разочаруешь.

- Защитник, я оправдаю твое доверие. - Пульп откланялся и вышел. В его лазурных глазах появилось задумчивое, чуть ли не мечтательное выражение.

Через двенадцать часов Народный Авангард обрушился на "Логово". Узнав, что их берут под арест, студенты-завсегдатаи заведения повели себя со свойственной молодости непредсказуемостью. Одни бросились к черному ходу, где прямиком угодили в лапы поджидавших народогвардейцев, другие не оказали сопротивления. Но многие, включая нескольких вооруженных нирьенистов, быстро возвели заслон, нагромоздив столы и стулья, укрылись за ними и принялись палить по народогвардейцам. Ничего хуже они не могли придумать, что и было вскоре наглядно доказано.

Гвардейцы, более опытные, лучше вооруженные, и не подумали штурмовать стихийно возведенную баррикаду. Вместо этого они занялись входными дверями - стали крушить топорами дверную раму, чтобы расширить проход. Студенты со страхом и удивлением наблюдали за ними из своего ненадежного укрытия.

Закончив работу, народогвардейцы отступили, а в проломе появилась бесконечно длинная змееподобная шея, увенчанная серебристой головкой, точнее вытянутым рылом. Заза окинула взглядом зал и пустила облако зеленого дыма. Ее разъедающее дыхание проникло в каждую щель. Обороняющиеся зашлись судорожным кашлем. Сухо щелкнули выстрелы, несколько пуль расплющились о непробиваемую чешую Чувствительницы. В ответ Заза выпустила струю пламени. Зеленый огонь обволок баррикаду и превратился в оранжевый, когда дерево вспыхнуло. Сизый дым смешался с зеленым паром ядовитого выдоха Заза. Горящее дерево чернело, гнулось и лопалось с сухим треском, повторявшим, словно эхо, звук выстрелов. Студенты задыхались, почти ничего не видели, кашель выворачивал их наизнанку. Они побросали пистолеты и, подняв руки, вышли из-за горящего заслона.

Заза, вытянув вперед одну из двух шей, наполовину протиснула свое бочкообразное тело в расширенный дверной проем и застряла. Последовала напряженная пауза, затем дерево хрустнуло, взвизгнуло, проломилось - и Чувствительница прорвалась. Она с лязгом ринулась вперед, перебирая бесчисленными змеевидными ножками. Обе пары ее створчатых челюстей раскрылись, вспыхнули накаленные горловые связки, и восставших обдала двойная струя ядовито-зеленого пламени. К дымной вони добавился кухонный чад подгорелого мяса. Вопли ужаса смешались с криками боли и горькими бессильными рыданиями. Студенты кинулись в стороны, пытаясь укрыться; воздух огласили мольбы и проклятия. Еще один испепеляющий выдох, баррикада рухнула, крики сменились всхлипами и стонами.

Из-под обломков выползло несколько обожженных фигур - беспомощные жалкие существа, добивать которых не имело смысла. Чувствительница ретировалась, предоставив своим двуногим подручным завершить дело. Из студентов осталась всего горстка живых и способных передвигаться без посторонней помощи. Их мигом окружили, погрузили в кареты без окон и увезли. Тем временем огонь, охвативший деревянную обстановку и портьеры кофейни, продолжал разгораться. Из подвала он перекинулся на первый этаж, потом еще выше - и так до самого верха. Древнее строение, называвшееся при старом режиме Башней герцогинь, запылало в ночи гигантским факелом.

Пожар, бойня и многочисленные аресты вызвали в народе гнев и возмущение. Самых убежденных экспроприационистов - и тех покоробила бессмысленная жестокость Народного Авангарда, а граждане более умеренных взглядов просто пришли в ужас и ярость. Никто, понятно, не высказывался в открытую - за это мигом призывали к порядку, но обилие гневных анонимных памфлетов, листовок и брошюрок, появившихся в Шеррине в считанные часы после описанных событий, красноречиво свидетельствовало о всеобщем осуждении. Никаких публичных заявлений и протестов не последовало, однако разговоры не прекращались, - разговоры вполголоса, затихавшие при появлении народогвардейца или жандарма, разговоры возмущенные, сочувственные, предательские. Вонарский патриотизм, похоже, был уже не тот. Исчерпав порожденную Революцией ярость, народ начинал терять вкус к кровопролитию. Толпа, ежедневно собиравшаяся на площади Равенства, заметно поредела, что с тревогой отмечали "кормильцы" Кокотты и их хозяева. Граждане словно очнулись от глубокого похмелья и ощутили пресыщение, тошноту, стыд или просто усталость. Увы, слишком многие из них оказались на поверку негодным сосудом, не способным вместить поток изливаемых экспроприационистами благ.