Восточный фронт адмирала Колчака - Сергей Владимирович Волков

А. Котомкин{219}

О чехословацких легионерах в Сибири{220}

Казань продолжала переживать последние дни перед падением; как мираж, постепенно исчезала и, наконец, совершенно исчезла надежда на помощь союзников. Обстрел города усилился, к большевикам подошли сильные подкрепления из интернациональных отрядов, формирование которых ими в то время тщательно скрывалось. И вдруг, как-то внезапно, стало известно, что Казань оставлена не только представителями правительства, Лебедевым и Фортунатовым, но и военным командованием и что войска отходят на Сибирский тракт, – в городе началась паника.

Известие об оставлении Казани войсками пришло поздней ночью с 7 на 8 сентября, и все казанцы, кто хоть мало-мальски был связан с делом обороны родного города, поняли, что они первые подвергнутся всем жестокостям, неоднократно обещанным Троцким в его приказах…

Начались тяжелые сцены расставания. Голосила молодая жена, прощаясь с мужем-добровольцем и не могущая последовать за ним в неизвестность с двумя маленькими детьми. Старый русский генерал, участник многих кампаний, последний раз крестил своего единственного сына-гимназиста-добровольца, наказывая ему стоять до конца за трехцветное русское знамя. Бессильно рыдала пришибленная горем старушка мать, надевая на сына-студента образок Казанской Божьей Матери.

Вот идет слободской рабочий, окруженный целым выводком своих ребятишек. Несколько раз он останавливается и берет по очереди на руки то того, то другого малыша, никак не желающих отстать от «тяти». Уже розданы все гостинцы, обещаны все подарки, а ребятишки все бегут за отцом. Наконец, уговаривавшая их мать махнула рукой и кинулась назад – в свой слободской домишко. Наспех захватив кое-что, она возвращается, и уже все вместе они спешат к городским воротам. Помню, как потом я собирал эту детвору на большую скрипучую телегу; дети беззаботно пели песни, смеялись, а вокруг шли понурившись родители…

По дорогам тянулись беженцы, также нагруженные детьми и захваченными впопыхах вещами… Попадались встречные – это были поддавшиеся первой панике и теперь возвращавшиеся обратно. Среди них вижу измученное бессонной ночью доброе лицо старого преподавателя нашего реального училища; он перекрестил меня: «Вы идите, а я не могу уже, болен я, да и стар», – и мы расстались.

Отходящих начали догонять новые волны беженцев, которые рассказывали, что красные уже вошли в крепость и набросились на ближайшие улицы, что они грабят и разбивают лавки, что уже сбросили с колокольни священника и вообще творят разные бесчинства.

Над дорогами, усеянными беженцами, летали немецкие аэропланы. А в голове, как удары молота, раздавались слова проклятий остающихся в городе: «Зачем вы приходили? Вы растоптали нашу веру в вас. Вы хуже большевиков, – те хоть прямо говорят, что идут грабить и убивать нас, вы же говорили, что пришли нас спасать и… обманули… предали нас в руки палачей, а сами трусливо убегаете».

Над головами в смутном сентябрьском небе курлыкали перелетные птицы, наводя на одних горькие думы о только что покинутых гнездах, у других же вызывая надежды на лучшее, в этой притаившейся где-то впереди неизвестности – куда они, шаг за шагом, день за днем, все дальше и дальше уходили от родной реки…

В мою задачу не входит описание спора за власть между Уфимской директорией и Сибирским правительством и затем вступление в единоличную власть Верховного Правителя адмирала Колчака, бывшего до этого времени министром Сибирского правительства.

Роль чехов и отношение их к этим событиям вкратце такова. Попытка «учредиловцев» утвердить свою власть чешскими штыками не удалась. Чехи поддерживали их открыто до тех пор, пока было возможно. Возможность эта прекратилась по той простой причине, что некого стало поддерживать, ибо твердая власть оказалась в руках не-социалистов. Товарищи эсеры побежали было жаловаться чехам, но русская национальная власть оказалась выше возможности поставить ей какие-либо ультиматумы. Власть эта тотчас же принялась за укрепление русской военной силы, не переставая в то же время считать чешских легионеров своими союзниками. Чехи объявили, что вопрос власти их не касается и что они не вмешиваются во внутренние русские дела. Что иного оставалось сказать после того, как вмешательство, и очень даже серьезное, потерпело неудачу? Отсюда начинается второй, прозаический период пребывания чехословаков в Сибири. Они сильно рассердились на «реакционного адмирала» Колчака и так и не могли простить ему его самого до тех пор, пока не выдали его большевикам. В дальнейшем мы увидим, в каком тесном единении с чехословацкими легионерами проходила вся борьба эсеров с властью адмирала Колчака и чем борьба эта закончилась.

На фронте у чехословацких легионеров давно прошел пыл дальнейшей борьбы с большевиками, после того когда они встретились лицом к лицу с регулярной Красной армией (под Бузулуком) и понесли большие потери. Это начало развала Чехословацкого войска в России отмечено трагическим самоубийством начальника Чехословацкой дивизии полковника Швеца. Он застрелился после отказа своих войск выполнять боевые приказы против Красной армии.

Я помню похороны полковника Швеца в Челябинске. Торжественно, грустно и стыдно было чего-то, тогда еще не совсем понятного. Этот одинокий выстрел прозвучал как грозное предостережение чехословацким войскам, – любимый начальник предпочел одинокую смерть, чем жизнь без воинской чести. Быть может, он думал, что его поступок заставит образумиться покатившееся назад Чехословацкое войско. Но Швец ошибся. Легионеры похоронили его с музыкой, с речами, с биением себя в грудь и продолжали уходить в тыл.

Это новое положение чехословацких легионеров русскими понималось как временное – отдохнуть идут, устали, все лето были в напряжении. Не остыли еще благодарные сердца, еще перед глазами было их победное выступление. Никому и в голову не приходило, что чехи окончательно бросают фронт и более туда не вернутся. Разве могут герои сидеть в тылу? Одна мысль об этом была бы тогда оскорбительна. Ведь недавно еще не было разделения среди наших военных, – чех ли, русский ли – все равно. Чехи – это мы. Не считались ни жертвами, ни подвигами; население занятых городов одинаково осыпало цветами и подарками русских и чехов – наши пришли.

До этого мы были – одно. Один порыв, одно стремление, одна могучая волна взмыла нас и несла, прокатилась победно по всей Сибири до Волги. Наши тайные офицерские и казачьи организации, без которых немыслим был бы успех выступления чехов, оставаясь в тени, помогали закрепляться чешской тонкой нити на Великой Сибирской магистрали. Не считались рангами и чинами – наши многоопытные боевые офицеры подчинялись чешским, часто безграмотным и глубоко штатским начальникам. Словом, в то время никто не считал чехов иностранцами, к ним относились с беззаветной любовью и доверчивостью, как к своим собственным детям и братьям, на всем пространстве Сибири.

И вот новое положение –