Трое из Леса. Вторая трилогия - Юрий Никитин

Разбойники и поляницы прыснули врассыпную, лишь трое-четверо остались, выставив щиты. Гакон выбежал на пологий берег с легкостью мальчишки. Шипастая булава угрожающе завертелась над головой. Вокруг прыгали смельчаки, орали, они-де свои, но распаленный близкой кровью Гакон слышал только собственный рев. Булава неожиданно ударила в подставленный щит, и смельчак полетел на землю с выбитой из плеча рукой. От щита брызнули щепки.

– Слава! – орал Гакон ликующе. – Бей!.. Круши!..

Гонта сам пытался как-то ухватить Гакона за руку с булавой, но старый витязь двигался быстро и неожиданно, булава с такой скоростью распарывала воздух, что тот ревел, как в трубе при вьюге. Стоял треск, люди вскрикивали, Гакон торжествующе хохотал, бил и крушил. Деревянные щиты превращались в обломки, бронзовые сминались, а их хозяева с криками боли откатывались в сторону, ибо этот зверь наступит – кишки вылезут.

В Гакона начали метать боевые гири, молоты. Он яростно ревел, орал, Гонта сам вздрогнул и присел, когда огромный молот, брошенный издалека, с силой шарахнул старика по голове. Шлем отозвался гулом, Гакон пошатнулся, руки с огромной булавой и великанским щитом начали опускаться. Колени подогнулись, он сгорбился, закачался, и к нему бросились обрадованные разбойники и поляницы. И тут Гакон тряхнул головой, взревел гулко под железной маской. Булава со страшной силой описала вокруг него длинную дугу. Послышался частый стук металла по живому, крики боли. Сбитые с ног люди отлетали как щепки.

Гонта, Медея и Ховрах попятились, их спешно закрыли двойной стеной щитов разбойники и поляницы. Тут же всех оглушил могучий рев Гакона, над стеной щитов взлетела страшная булава, пошел треск, вопли, крики боли, дикий хохот старика.

– Гакон! – орал Гонта. – Гакон, старый бес!

– Гакон!!! – завопила Медея таким пронзительным голосом, что Гонта отскочил в испуге. – Гакон, это мы!.. Свои!.. Враги на том берегу!

Гакон ломился сквозь заслон из человеческих тел, как вепрь через кустарник. Поляницы падали, уползали, как и разбойники, уже появились раненые, всюду стоял крик. Гакона уговаривали, орали, в него летели уже и боевые топоры, дротики, камни, старый витязь отряхивался, как пес после купания, пер напролом, бил и крушил подставленные щиты, рвал веревки, что бросали со всех сторон, и уже был в двух шагах от Гонты и Медеи, когда Ховрах приложил ладони ко рту и заорал дико:

– Гакон!.. Гакон, это я – Ховрах!

Гакон остановился, но булава по-прежнему распарывала воздух во всех направлениях. Еще два щита разлетелись вдребезги, когда наконец густой голос из-под шлема прорычал:

– А ты что здесь делаешь?

– Это свои, дурень! – заорал Ховрах.

Гакон чуть замедлил размахи, теперь стало видно, с какой быстротой булава распарывает воздух вокруг старого витязя.

– Опять свои?

– Снова! – заорал Ховрах. Он ткнул Гонту и Медею под ребра, и те тоже заорали, завизжали, срывая голоса. Гакон в нерешительности замедлил вращение булавы, но и теперь та еще окружала сверкающей стеной из металла толщиной с детскую голову.

– А где не свои? – осведомился он.

– По ту сторону, – завопил Ховрах. – Но ежели тебя видели, то уже разбегаются!

Гакон с тяжким вздохом опустил булаву. Могучая грудь тяжело вздымалась. Голос из-под шлема донесся неузнаваемый от горечи:

– Совсем ослаб… И драться не начал, а уже язык на плече.

Гонта посмотрел на его путь, заполненный разбитыми щитами, ранеными и ушибленными, сломанными копьями, смятыми шлемами. Плечи зябко передернулись.

– Слава богам, такие богатыри уже вымирают.

Ховрах бросил одобрительно:

– Молодец, Гакон! Бей своих, дабы чужие боялись.

В глазах Медеи было больше восторга, чем страха. Гонта нахмурился, а Ховрах обнял Гакона за плечи и повел к шатрам. Гакон на полдороге освободился, заспорили, потом повернули к реке.

Они были у самой воды, когда со стороны шатра Медеи прогремел озлобленный крик. Шатер затрясся, медленно повалился. С треском разорвалась ткань, в прореху выпал связанный человек. Он дергался, и с каждым движением лопались ремни, веревки, как клочья тумана разлетелись обрывки рыбацкой сети. Он поднялся во весь рост, страшный, всклокоченный, багровый от усилий. Уже только уцелевшие ремни врезались в тело, но было видно, как подаются, затем все услышали треск. Как тонкие гадюки, коснувшиеся огня, так и ремни отскакивали от его тела.

Он на ощупь выудил из-под цветной ткани шатра секиру, выпрямился. Лицо в крупных каплях пота, обнаженная грудь блестела, а мышцы на могучих руках перекатывались, будто огромные змеи заглатывали зайцев.

Ховрах побелел:

– Ну, сейчас этот кинется…

Он с торопливой обреченностью вошел в воду, замешкался, и, обгоняя его, молодой разбойник по кличке Беляк прыгнул вперед, поднял столбы брызг, пронесся через всю речушку, как молодой олень, и выбежал на чужой берег с криком:

– Что жизнь?.. Жила бы честь!

Теперь подошвы его сапог попирали землю Горного Волка, он был молод и красив, лицо стало ясным, словно засветилось изнутри, а глаза блестели нечеловечески, как звезды. В левом ухе беззаботно рассыпала искорки золотая серьга с зеленым камешком.

Вторым выбежал Ховрах, дышал тяжело, мокрый, как медведь после ливня, а третьим, как разъяренный тур, вынесся Мрак. Грянул лютым голосом:

– Дурни! Мне все одно не дожить до первого снега!

Разбойники, стыдясь замешательства, гурьбой выбежали следом, окружили Беляка. Тормошили, хлопали по плечам, а тот лишь беспечно рассмеялся:

– На миру и смерть красна!

Кто-то попробовал неуклюже утешить Мрака:

– Без тебя вся эта затея сгинула бы на корню. А Беляк… что Беляк, мы все беляки. Да и волхвы еще могли не так понять.

– Да они все время пальцем в небо, – поддержал другой. – Правда, зато в самую середку…

Беляк вскинул к небу боевой топор:

– Вперед! Мы зачем пришли? Отомстить за слезы наших матерей. А вы, братья, позаботьтесь потом о моих… У меня отец и мать уже старые, еще две сестренки совсем малые!

Ховрах, сердясь за поломанный строй, быстро выстроил передних в отряд. И когда были шагах в десяти от деревьев, среди кустов шелестнуло. Тонко свистнула стрела. Беляк – он бежал впереди – выронил топор, ноги стали подгибаться. Попробовал что-то сказать, но слова тонули в клекоте: стрела пробила горло.

Несколько человек с оружием наголо бросились в лес, а Беляк опустился на траву, скорчился. Глаза его медленно заволокло пеленой смерти.

И в тот же миг погас последний луч закатного солнца.

Лес прочесали как гребнем, но нашли только отпечатки легких охотничьих сапог. Гонта был мрачен: Беляк только первый, потери будут еще.

– Беляк… – сказал он невесело. – Мрак, ты видел серьгу?

– Да.

– Единственный сын! Что скажу его матери? Его род прервался.

Мрак сказал с горечью:

– Не прервался.