Сэр Найджел. Белый отряд - Артур Конан Дойль

три сестры, дочери паромщика. И, клянусь моими десятью пальцами, можно было ехать целый долгий июньский день и не встретить таких женщин! Мари была рослая и серьезная, Бланш — petite и веселая, а у брюнетки Агнесы были такие глаза, что они пронзали вас насквозь не хуже вощеной стрелы. Я задержался там на четыре дня и был пленен всеми тремя, ибо мне казалось, что стыдно предпочесть одну двум остальным и что это может вызвать семейную ссору. Однако, невзирая на все мои старания, настроение в доме было невеселое, и я решил, что лучше мне уехать. А вон мельница Ле-Сури. Старик Пьер ле Карон, ее владелец, был отличным товарищем, у него всегда находилась скамья и корка хлеба для усталого лучника. Этот человек, за что бы он ни брался, работал до седьмого пота; но он как-то разгорячился, перемалывая кости, чтобы подмешать их в муку, и из-за своего усердия схватил лихорадку и умер.

— Скажите, Эйлвард, — обратился к нему Аллейн, — а что было с той дверью, на которую вы велели мне обратить внимание?

— Pardieu, да! Я чуть не забыл о ней! Что ты видел на этой двери?

— Я видел квадратное отверстие, через которое хозяин, конечно, может выглядывать наружу, если не слишком уверен в тех, кто стучится к нему.

— А больше ты ничего не видел?

— Нет.

— Если бы ты посмотрел повнимательнее, ты бы заметил на двери пятно. Я впервые услышал, как смеется мой друг Черный Саймон, именно перед этой дверью. А потом еще раз, когда он прикончил французского оруженосца, вцепившись в него зубами, так как сам был без оружия, а у француза был кинжал.

— Почему же Саймон смеялся именно перед этой дверью?

— Саймон — человек беспощадный и опасный, особенно когда подвыпьет, и, клянусь эфесом, он создан для войны. Он беспощадный и неугомонный. Эту гостиницу «Золотой баран» когда-то содержал некий Франсуа Гурваль, у него был свирепый кулак и еще более свирепая душа. Рассказывали, что многих и многих лучников, возвращавшихся с войны, он напаивал вином, подсыпав туда зелье, те засыпали, а потом этот Гурваль их обворовывал дочиста. А наутро, если кто-нибудь начинал жаловаться, Гурваль выбрасывал его на дорогу или избивал, ибо был человек злой и имел много здоровенных слуг. Саймон как-то услышал об этом, когда мы оба были в Бордо, и он настоял, чтобы мы поехали верхами в Кардийак, прихватив с собой крепкую конопляную веревку, и высекли Гурваля, как он того заслуживал. Итак, мы отправились в путь, но, когда прибыли в «Золотой баран», оказалось, что кто-то предупредил хозяина о нашем приезде и наших намерениях, поэтому он заложил дверь болтами и в дом проникнуть было нельзя.

«Впустите нас, добрый хозяин Гурваль!» — крикнул Саймон. «Впустите нас, добрый хозяин Гурваль!» — закричал я, но через отверстие в двери мы не услышали в ответ ни слова. Он только обещал всадить в нас стрелу, если мы не уберемся. «Что ж, — заявил тогда Саймон, — вы нас плохо приняли, тем более что мы и поехали в такую даль, только чтобы пожать вам руку». — «Можете пожать мне руку и не входя в дом», — ответил Гурваль. «А как же?» — удивился Саймон. «Просунь свою руку в отверстие», — предложил хозяин. «Да нет, у меня рука ранена, — отозвался Саймон, — да и она так велика, что не пролезет». — «Не беда, — говорит Гурваль, который старался поскорей отделаться от нас. — Просунь левую». — «Но у меня кое-что есть для тебя, Гурваль», — продолжал Саймон. «А что именно?» — спрашивает тот. «Да вот на той неделе у тебя ночевал один английский лучник — Хью из Натборна». — «Мало ли тут бывает мошенников!» — отвечает Гурваль. «Так вот, его совесть ужасно мучает оттого, что он остался тебе должен четырнадцать денье, он пил вино, за которое так и не заплатил. Чтобы снять грех со своей души, он просил меня, когда я поеду мимо, отдать тебе эти деньги». А этот самый Гурваль был страшно жаден до денег, поэтому он решился протянуть руку за четырнадцатью денье, но Саймон держал наготове кинжал и приколол его руку к двери. «Это я уплатил за англичанина, Гурваль!» — заявил он, потом вскочил на коня и поехал прочь, причем так смеялся, что едва удерживался в седле, а хозяина так и оставил приколотым к двери. Вот история этого отверстия, на которое ты обратил внимание, и пятна на двери. Я слышал, что с тех пор с английскими лучниками стали обходиться получше в этой гостинице. Но кто это там сидит на обочине дороги?

— Похоже, очень святой человек, — сказал Аллейн.

— И, клянусь черным распятием, странные у него товары! — воскликнул Джон. — Что это за осколки камней и дерева и ржавые гвозди, которые разложены перед ним?

Человек, замеченный ими, сидел, опираясь спиной о вишневое дерево, раскинув ноги, словно ему было очень удобно. На коленях он держал деревянную доску, а на ней были аккуратно разложены, точно товары у коробейника, всевозможные щепки и кусочки кирпича и камня. На нем была длинная серая одежда и широкая, потертая и выцветшая шляпа того же цвета, а с ее полей свисали три круглые раковины. Когда всадники приблизились, они увидели, что человек этот уже в летах, а глаза у него желтые и закатившиеся.

— Дорогие рыцари и джентльмены, — воскликнул он скрипучим голосом, — достойные христиане, неужели вы проедете мимо и бросите старика-паломника на голодную смерть? Зрение мое отнято у меня песками Святой земли, и я вот уже двое суток не сделал и глотка вина, не съел и корки хлеба!

— Клянусь эфесом, отец, — сказал Эйлвард, пристально глядя на старика, — мне удивительно, почему стан у тебя такой полный и пояс так плотно стягивает тебя, если твоя пища была в самом деле столь скудной.

— Добрый незнакомец, — ответил паломник, — ты, сам того не желая, произнес слова, которые мне весьма горестно слышать. Однако я не буду порицать тебя, ибо ты не хотел опечалить меня или напомнить о том, что меня гнетет. Не подобает мне слишком хвалиться тем, что я перенес ради веры Христовой, и все же, раз ты уж заметил это, я должен сказать тебе, что полнота и округлость моего стана