Слуга Империи - Раймонд Фейст

— убьет. Если вы позволите ему ограничить власть императора, то очень скоро обнаружите, что обрекли себя на беды куда более страшные, чем абсолютное самодержавие. Властитель Минванаби молод. Он может на десятилетия облачиться в белое с золотом. Он умен, безжалостен и — позвольте мне назвать вещи своими именами — испытывает наслаждение при виде чужой боли. Он достаточно искушен в Игре, и ему вполне по силам затеять пересмотр правил преемственности. Альмеко и Аксантукар почти добились того, чтобы должность Имперского Стратега стала наследственной. Разве Тасайо из Минванаби менее честолюбив?

Некоторые властители — из числа тех, кто намеревался поддержать ожидаемые притязания Тасайо на белое с золотом, — переглянулись. После того как клан Омекан был раздавлен позором Аксантукара, у Минванаби не осталось реальных соперников в борьбе за вожделенный пост. Властитель Ксакатекаса слишком юн, а властитель Кеды чересчур тесно связан с Партией Синего Колеса, чтобы противоречить императору. Единственным конкурентом мог бы стать властитель Тонмаргу, если бы семья Анасати поддержала его всей своей мощью; однако никто не знал наверняка, можно ли рассчитывать на Джиро и достаточно ли он надежен: его собственные позиции были не до конца ясны, зато он успел уже недвусмысленно показать, что не пойдет по стопам отца. В том, что именно Тасайо станет следующим Имперским Стратегом, были убеждены не только уличные кумушки и городские сплетники. Вопрос, пожалуй, сводился лишь к тому, достигнет ли он своей цели мирным путем или прольет реки крови.

Среди всех присутствующих лишь властитель Чековары чувствовал себя достаточно непринужденно, чтобы воздать должное сладостям на подносах с десертом.

— Мара, во всем, что ты совершила с тех пор, как стала правящей госпожой, неизменно проявлялась блистательная способность к импровизации, — сказал он, стряхивая крошки с подбородка. — Уместно ли допустить, что и для Тасайо у тебя припасен какой-то неожиданный ход?

Не зная, чем в большей мере продиктован его вопрос: обидой за то, что Мара заняла его место, или искренним желанием обрести уверенность, — Мара тщетно пыталась уловить в выражении лица господина Беншаи какой-нибудь намек на разгадку. Ответ следовало хорошо обдумать. Требуя от клана беспрекословного повиновения ее воле, она брала на себя и ответственность за выживание своих соратников. И хотя до сих пор Мара понятия не имела, как поступать дальше, она предпочла дать уклончивый ответ, не позволив своим сомнениям потрясти основания только что достигнутого единения.

— Весьма скоро, господин мой, у Тасайо останется не больше возможностей повелевать, чем у земляных червей.

Властители обменялись взглядами. Подвергнуть сомнению столь откровенное заявление означало бы затронуть честь Мары, так что возражать никто не решился. После минутного замешательства столпы клана Хадама начали подниматься с наилучшими пожеланиями своему предводителю. Все знали, что не пройдет и недели, как Тасайо вступит в город с сильным войском и потребует у императора восстановления власти Высшего Совета. Никто и понятия не имел, каким образом Мара собирается воспрепятствовать ему: чтобы бросить вызов властителю Минванаби на поле брани, ей безусловно недоставало военной мощи. Однако у нее была голова на плечах и огромная выдержка, так что даже Беншаи из Чековары не посмел поднять против нее голос, находясь в стенах ее собственного дома.

Учтиво проводив до дверей последнего властителя, Сарик вошел в сад и был немало удивлен, обнаружив, что госпожа все еще тихо сидит у фонтана. По негласному уговору подменяя Накойю в роли первой советницы, он мягко осведомился, не нуждается ли в чем-нибудь госпожа.

Мара ответила не сразу.

— Пожалуйста, пришли сюда служанку. Мне нужна ее помощь, — едва шевеля губами, попросила она наконец, повернув к нему мертвенно-бледное лицо.

Все это было так непохоже на нее!

— Не больна ли ты, госпожа?.. — заметался Сарик, чутьем угадывая, что не во всем и не всегда он способен заменить старую няню.

— Просто меня мутит. Пройдет. — Слова, казалось, давались Маре с трудом.

Однако Сарика охватил панический страх: Мара вдруг показалась до боли хрупкой. Перепугавшись, не подхватила ли она летнюю лихорадку, или, того хуже, вдруг врагу удалось подложить отраву в еду, советник Акомы еще раз поспешно шагнул к ней поближе.

Его тревога была очевидной для Мары.

— Через час я буду в порядке, — заверила она его, слабо взмахнув рукой. — Служанка поймет, что мне требуется.

Страх на лице советника уступил место жгучему интересу, который Мара оставила неудовлетворенным. В том, что она сказала, не было лжи. Просто она наконец сообразила, что утомление последних дней объяснялось не просто тяготами пути; утренняя дурнота была верным признаком беременности. Она не могла благополучно проглотить завтрак в течение первых девяти недель, когда носила под сердцем своего первенца Айяки. Внезапно ее поразила неприятная мысль: ведь Сарик достаточно долго прослужил в армии и имел возможность наблюдать, что бывает с солдатскими обозными подружками! Мара властно приказала ему удалиться, пока подозрения офицера не перешли в уверенность. Оставшись до прихода служанки в одиночестве, Мара дала выход слезам, застилавшим глаза. Все ее чувства были обострены до предела. Сейчас она позволила себе расслабиться, но очень скоро наступит время, когда ей понадобятся… ох, как же Кевин выразился?.. Стальные нервы! Да, теперь в ее душе не должно быть места мягкости. И при воспоминании о возлюбленном, который сейчас спокойно сидел у нее в покоях, ожидая ее вызова или возвращения, слезы ручьем заструились по щекам.

И вот что было важнее всего: Кевин ни в коем случае не должен узнать, что она носит его ребенка. Одно это связало бы его с ней такими прочными узами, что разорвать их было бы верхом жестокости. Его преданность маленькому Айяки показала, как много значат для него дети. Хотя Кевин никогда об этом не заговаривал, Мара видела в его глазах тоску. Она знала, что он жаждет иметь собственного сына или дочь: законы морали его родного мира не позволяли отнестись к этому предмету легкомысленно. В Келеване рождение внебрачного ребенка, прижитого от раба, не порождало никаких проблем: незаконнорожденные дети знатных вельмож зачастую достигали высокого положения в своих семьях. Но для Кевина его дитя окажется важнее собственной жизни. Нет, человек, которого она любит, должен остаться в неведении, а это значит, что дни, которые им суждено провести вместе, сочтены.

Вошедшая горничная бросилась к хозяйке: