Анти-Ахматова - Тамара Катаева

Ну ладно, будем вслед за Анной Ахматовой называть Льва Толстого «мусорным стариком». Старик — значит, в старости. Считается очень скучным интересоваться, что занимало в старости «мусорного старика». Пишет, например, «Исповедь», или «В чем моя вера».

До старости дожила и Анна Андреевна Ахматова. Пишет — это не отрывки каких-то бытовых разговоров, это — то, что она хочет оставить, донести до потомства. Вот результат работы великой души. Речь идет об изменах Гумилева.

<…> эта легенда идет от эмигрантских старушек, которым очень хочется быть счастливыми соперницами такой женщины, как Аня. Но боюсь, что им ничего не поможет. Они останутся в предназначенной им неизвестности. А Аня — Ахматовой.

Aннa АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 124–125

Это она пишет в 1963 году, ей 74 года.

Можете представить себе «мусорного старика» Льва Толстого, который на восьмом десятке, вспоминая злых сокурсников по Казанскому университету, пишет о себе, что «Лева-то, во всяком случае, стал — Толстым»?

Старушек — не эмигрантских, а бедных московских — она приказывала привозить к ней домой и там показывалась им — накрашенная, нарядная, окруженная молодыми мужчинами. Спектакли устраивались только ради того, чтобы показать, кто победительница. Но об этом в другой главе — главе о ее глубокой религиозности и о том, как «такая женщина, как Аня» «учила прощать».

Поклонение, и лесть, и оробелые поклонники обоего пола, и цветы, и телефонные звонки, и весь день расписан, и зовут выступать и хотя бы только присутствовать — это стало нужным.

Наталья ИЛЬИНА. Анна Ахматова, какой я ее видела. Стр. 591

И прочая мелочь ее мусорной старости…

О Брюсове:

«Он знал секреты, но не знал тайны».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 343

Вот это она знала о жизни — как назвать то, и как назвать это, чтобы было красивее. Представить себе «мусорного старика», которого в пятьдесят два года волнуют тайны и секреты любовного певца…

В 1964 году запись о разговоре с Вадимом Андреевым, сыном Леонида Андреева, по поводу «Поэмы без героя», явно понравившемся Ахматовой: «Я думал, что здесь есть тайна и я разгадаю ее, если приеду. Нет, здесь нет тайны. Тайна — это вы».

С. КОВАЛЕНКО. Проза Ахматовой. Стр. 389

Интервьюер сообщает:

«Литературная газета» отметила ваш юбилей». — Ахматова: «Не только «Литературная газета». В «Литературной России» была тоже заметка о юбилее и о вечере, посвященном юбилею. Вы разве не видели? Но я к этому отношусь спокойно».

Михаил ЛАТМАНИЗОВ. Встреча с Анной Ахматовой. Стр. 306

Потом вынула из своего вечного и всеобъемлющего чемоданчика пачку юбилейных телеграмм. Ленинградский Союз ее не поздравил. Москва поздравила: Правление, Президиум. Длинные, восторженные телеграммы от Федина и от Суркова.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 361

К Ахматовой обратилась сестра какого-то уже умершего еврейского поэта, фамилию которого я не запомнил. Она просила, чтобы Анна Андреевна перевела его стихи. Кажется, он был из репрессированных. Ахматова пожалела просительницу и действительно перевела какие-то предложенные ей строки. После этого она получила благодарственное письмо от сестры поэта. Оно начиналось такими словами: «Хотя Вы перевели всего только одно стихотворение моего покойного брата…»

Михаил АРДОВ. Возвращение на Ордынку. Стр. 64

Несомненно, она не может переводить все, что ей предлагают, какие бы человеческие чувства ни испытывала. Но обратить внимание на строчку письма, показать ее, изумиться наглости!.. — это действительно надо знать себе цену до копейки.

Самое низкое падение Анны Ахматовой — война: пьянство, блуд, интриги, слава, смерти близких, смерть сына Цветаевой — не помогла из зависти, — миллионы смертей в Ленинграде: она не чувствовала их.

Толстой стал вегетарианцем, побывав на скотобойне, — и говорил, что каждый бы сделал это. Не каждый захочет посетить бойню. Анна Андреевна Ахматова вернулась в Ленинград весной 44-го. Она знала, что было в Ленинграде в блокаду, а зная это, лучше не жить, но ее падение настолько глубоко, что она еще и принимается осуждать этих людей, блокадников. Требования ее строги.

Встретила на улице Анну Ахматову. Она стояла на углу Пантелеймоновской и кого-то ждала. Она стала грузной женщиной, но профиль все тот же или почти. Разговорились. «Впечатление от города ужасное, чудовищное. Эти дома, эти 2 миллиона теней, которые над нами витают, теней умерших с голода. Во всех людях моральное разрушение, падение». Ахматова говорила страшно озлобленно и все сильнее озлобляясь.

Запись Л. Шапориной.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 106

Это не «Как ни стремилась к Пальмире я…»

Вот уж за это ей точно надо было бы отправиться в монастырь — да не постригом, хватит уж гордиться, а полы помести. Она никогда не оглянется на это время.

Миру казалось, что после Освенцима стихов нельзя писать — пройдены все полюса человеческого мироустройства и любое сказанное слово будет эхом в пустоте.

Оказалось, что есть души, которые и не заметили этих катаклизмов, даже наоборот — думают, что, выкрикнув над замерзшими трупами: «Час мужества пробил на наших часах / И мужество нас не покинет», — можно еще и потребовать дополнительной пайки за гладкость слога.

Анна Андреевна надеется на Журмунского: едет в Лондон и обещал там разъяснить происхождение ахматовского псевдонима: Ахматова приняла фамилию прабабки, а «прабабка не простая» — из рода последнего хана Золотой Орды, Ахмета.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 278

Это 1965 год.

У Толстого не было НИ ОДНОЙ бабки и НИ ОДНОЙ прапрабабки — НЕ княжны, дочери НЕ князя.

Он спокойно гордился этим как кровным родством (не выдуманным ахматством) с русской историей, но старость придвинула его к заботам даже не о своей истории — о своей душе, своей личности, своем теле как свидетельстве своего существования — только для того, чтобы постичь Божий замысел.

Толстой в старости — жил, Анна Ахматова, уловив моду на рассуждения о категории времени, наивно поучает, что надо — вспоминать: первую любовь, детство и пр. Вспоминают и ее, вернее, она боится, что вспомнят.