За чудесным зерном - З. Валентин

Алтун-Башик недавно стал разводить новый улучшенный сорт хлопка. Соседи с любопытством целый год ждали, что у него выйдет, и Алтун-Башик чувствовал себя все время не слишком хорошо. Теперь он, гордый, спокойный, чуточку насмешливый, вез на рынок пышный хлопковый пух, который был вдвое лучше старого привычного сорта.

Витя передал сложенный вчетверо исписанный листок бумаги Алтун-Башику, который положил письмо в «наскаду» — тыквенную табакерку, болтавшуюся у пояса и маленький караван скрылся за кибитками аула.

Глава XVI

С ружьем для зверья и сачком для насекомых Веселов неутомимо бродил то по песчаным буграм, заросшим редким кустарником, то среди барханов, дымящихся пыльным облаком при малейшем движении воздуха. Витя, как тень, следовал за ним.

То один, то другой туркмен сопровождал их в этом бродяжничестве, так как иначе они рисковали заблудиться. Часто приходилось ночевать где-нибудь у степного колодца или разводить костер между песчаными холмами.

Саксаул, твердый, как железо, горел ярким пламенем. Это дерево пустыни дает изумительный уголь. Под пеплом костра через два и даже через три дня находят тлеющие угольки, — так медленно и горячо горит саксаул.

Узловатые, покрытые вместо листьев серыми чешуйками, ветви саксаула не похожи на яркую зелень европейских деревьев. В зарослях саксаула нельзя найти прохладу: наоборот, воздух там застаивается, становится душным и нестерпимо знойным. Ветер не шелестит листьями, и только слышно, как песчинки ударяют о корявые стволы..

Но саксаул в пустыне — лучший друг людей. Не только важно то, что он дает прекрасное топливо, — еще важнее, что своими корнями он связывает зыбучие пески, точно железными скрепами охватывает барханы и не позволяет им передвигаться с места на место. Там, где люди нерасчетливо уничтожают саксаул, пустыня побеждает: пески начинают передвигаться с места на место и засыпают оазисы.

От ходьбы и лазанья по зыбучим холмам у Вити болели руки и ноги, ломило спину. Но зато росли запасы «всякой всячины».

Ивану Викентьевичу удалось подстрелить дикую степную кошку «манул». Убитый зверь был вдвое больше самой крупной домашней кошки, с необыкновенно нежной, серой, в темных полосах шерстью и пушистым хвостом.

Иван Викентьевич показал Вите, как надо снимать шкуру. Ободранный остов бросили в стороне.

Ночью Витя растолкал Веселова:

— Иван Викентьевич! А Иван Викентьевич! Кто это смеется там?

Веселов приподнялся. Пронзительный вой раздавался вперемежку с хохотом. Туркмен лениво пробормотал сквозь сон:

— Ничего! Это гиена падаль жрет.

Действительно, к утру от манула не осталось даже косточек. Гиены, смеясь и плача, скрылись в норах. На одну из таких нор наткнулся Витя, когда разыскивал ускользнувшую ящерицу.

Витя сунул в нору ружейное дуло. Раздался сердитый вой гиены. Безобразная, точно пришитая к туловищу, голова животного высунулась из норы. Длинные конусообразные зубы со страшной силой сжали ствол ружья. Витя машинально спустил курок. Гиена дернулась и больше не шевелилась.

— Посмотрите, Иван Викентьевич, — сказал Витя, выдергивая ружье из судорожно сжатых челюстей, — она почти прокусила ствол ружья.

— Не удивительно, — ответил Веселов, помогая Вите вытащить трофей охоты, — гиена с такой же легкостью раскусывает бедренную кость быка, как собака куриную лапку. Но удивительно то, что гиена решилась высунуться из норы. Обычно она прячется в самый дальний угол своей берлоги и предпочитает не встречаться с человеком.

Витя нагнулся к отверстию норы. Оттуда шел резкий и тошнотворный запах падали.

— Бррр… какая дрянь!

— Да, гиены падки на тухлое мясо. Они часто разрывают могилы и пожирают трупы. Но есть от гиен и польза: в Африке, во многих селениях, эти отвратительные животные, как единственные санитары, уничтожают падаль, нечистоты, отбросы.

— О, — воскликнул Витя, который заглядывал во внутренность норы, — теперь я понимаю, отчего наша гиена не спряталась! Она защищала детеныша.

В глубине норы блестели две точки. Перепуганный детеныш прятался в дальнем углу. Решили разрыть берлогу. Несмотря на ужасный запах, Витя работал с упоением: ведь это он убил гиену и нашел детеныша.

На щенка набросили одеяло. Он визжал, кусался, царапался, но его все же доставили в аул и посадили в клетку к великой радости всех ребятишек.

Веселов просил ребят, чтоб они не мучили маленькую гиену, которая предназначалась в подарок московскому зоологическому саду.

Но к огорчению Вити, когда он и Иван Викентьевич дня через два вернулись из очередной разведки, маленькой гиены уже не было. Она ночью прогрызла деревянный пол клетки, вышла на свободу — и ее разорвали собаки.

Утешились остальной добычей: насекомыми и животными. Особенно удачной была ловля ящериц.

Иван Викентьевич раздобыл самые различные экземпляры этих юрких и ловких созданий, начиная крошечными «пустынными гологлазами» красивого бронзового цвета и кончая уже знакомым Вите ичкемером. Вите очень нравился туркестанский хамелеон или агама. Это довольно крупная ящерица, ловко лазающая по ветвям кустарников. Когда Витя дотрагивался до нее, агама сейчас же меняла желто-серый цвет на ярко-синюю окраску и этим приводила Витю в восхищение.

За дни беспрерывной работы на свежем воздухе под горячим солнцем Витя исхудал и загорел. Рыжие волосы его блестели золотом, глаза сверкали от удовольствия, а карманы топырились от образцов пшеничных зерен. Каждый образец был завернут в бумагу, на которой красовалось название аула, где сеяли этот сорт.

Но Витя уже меньше мечтал облагодетельствовать мир новой пшеницей и меньше желал прославиться: вопрос о «чудесном зерне» отодвинулся в сторону, хотя Витя еще не вполне сознавал это.

Желанными стали дни среди золотых песков, среди незаметных жизней, среди животных, которых нужно было отыскать, словить, засадить в ящики для коллекций, а потом включить в подробное описание пойманной добычи. Витя с наслаждением думал о том, что впереди ждет их еще много интересного и неожиданного.

Экспедиция, нагруженная первым «урожаем», возвращалась в Мерв.

Глава XVII

— Завидуешь! Завидуешь!

— Да иди ты в болото, отстань!

Костя, сердясь и смеясь, отбивался от Вити, а Витя тормошил товарища, приговаривая:

— У-у, завидущая твоя душа!

Поезд рассекал раскаленную туркестанскую муть. Мерв со всеми зелеными оазисами Мургаба остался позади, и лишь мертвые унылые пески струились вдоль вагонов. Путешествие превращалось в пытку. Пассажиры сидели распаренные, покрытые слоем едкой пыли и обессиленные настолько, что теряли способность разговаривать.