Ржавчина от старых якорей - Владислав Крапивин

Оба моих спутника были довольно почтенного возраста. И я понял, что для «возрастного разнообразия» в нашей делегации действительно был нужен молодой автор. Я подходил еще и потому, что в «гэдээровских» газетах и журналах были напечатаны кое-какие мои отрывки, а в детском издательстве Берлина готовилась пара книг.

Совещание проходило скучновато. Писатели собрались в основном из стран соцлагеря и говорили с трибуны правильные слова о важной роли детской литературы в воспитании будущих членов социалистического сообщества. В кулуарах было интереснее. Случалось, что, сказав правильную речь, ораторы в перерыве подъезжали к нам, к советской делегации, с вопросами, «выходящими за рамки программы». Особенно этим отличались наши хозяева-немцы. Почему-то больше всего их интересовали две темы: когда наконец у нас начнут издавать Солженицына и отчего советские власти так сурово относятся к гомосексуалистам?

Приходилось проявлять дипломатию (иначе фиг еще когда попадешь в загранпоездку). Насчет Солженицына я отвечал, что сие от меня не зависит, поскольку издательскими делами я не ведаю и вообще живу далеко от столицы. А плохого отношения к сексуальным меньшинствам я не замечал, поскольку сам к ним не принадлежу и проблемы их меня никогда не волновали. («О да, – кивали вежливые собеседники. – Вы не имеете мёглихкайт (то есть возможность) говорить вся правда. Мы тоже не всегда это имеем»).

В переводчики нам был дан молодой литератор спортивного вида, звали его Ганс-Иоахим Гримм. По его словам, он был прямой потомок знаменитых сказочников. Тарас, знавший Гримма по прежним встречам, шепотом сообщал мне свои сомнения. Однако вслух сомнений не высказывал. Ганс-Иоахим был человек неровный и склонный к конфликтам. Одно хорошо – никаких колючих вопросов он не задавал, о политике вообще не говорил. Только непатриотично ругал немецкие нравы и порядки, в частности, излишнюю любовь соотечественников к аккуратности и дисциплине.

– Вы посмотрите на этих баранов! – громко вещал Гримм по-русски, оказавшись перед красным светофором на узенькой, пустой, без единого автомобиля улочке. Несколько прохожих безропотно топтались на краю брусчатого тротуара – им в голову не приходило, что можно перейти дорогу, пока не зажегся зеленый свет. Гримм хватал меня и Тараса под руки и, шагая по-журавлиному, вел нас через брусчатую мостовую на глазах у онемевших от изумления веймарцев.

Случалось, что поздним вечером, Гримм в отеле «Элефант» пил с нами горилку, которую в изрядном количестве (чтобы не усохнуть от ностальгии) прихватил с собой из Киева Тарас. Иногда он со мной и Тарасом гулял по городу. Третий наш спутник общался с кем-то на стороне, а Тарас и я держались вместе. Несмотря на изрядную разницу в возрасте…

Естественно, в первые же дни мы обозрели достопримечательности Веймара, в том числе знаменитый памятник Шиллеру и Гете, поставленный перед столь же знаменитым городским театром. В расположенный поблизости Бухенвальд (мемориальный комплекс на месте концлагеря) я не поехал. Не понимаю, зачем создавать музеи и памятники на таких кровавых местах. По-моему, их надо выжигать огнеметами и ставить там лишь черный камень со словом «Проклятие». Вместо Бухенвальда я отправился в школу, к местным пятиклассникам. Хотелось посмотреть, какие они, нынешние немецкие пацанята.

Оказалось, что ребята вполне такие же, как в Москве и Свердловске. Так же резвились на перемене, так же завизжали, когда узнали, что придется на следующем уроке ходить по одному в медицинский кабинет на прививку. Разница была лишь в языке да в одежде – у немецких педагогов хватало ума не обряжать ребятишек в унылую униформу серых и коричнево-черных расцветок. Были мальчишки и девчонки удивительно разноцветными – в пестрых свитерах и ярких курточках.

Я рассказал пятиклассникам – где-то с помощью Гримма, а где-то собственными стараниями – про свой парусный отряд и про свою книжку «Дэр Ваффентрэгер Кашка». Так я перевел название повести про маленького оруженосца. Гримм прочел из этой повести отрывки – она уже была подготовлена к изданию на немецком языке. Дети благодарно похлопали и посмеялись. Они не теряли оптимизма, несмотря на предстоящие уколы…

Ну ладно, а при чем здесь кораблики на посуде и карты, спросит читатель. Об этом чуть позже. История связана с магазинами, а в магазины ходят, когда есть деньги. Денег сперва почти не было, выданных перед поездкой марок и пфеннигов хватало лишь на кофе и платные туалеты. Но после выступления в школе я вернулся к себе в отель «Элефант», и там отыскал меня представитель издательства «Киндербухфелаг». Оказалось, что он жаждет вручить мне аванс за книгу «Sterne unterm Regen» («Звезды под дождем»). Я охотно пошел навстречу желанию издательского агента. Он, вежливый до невозможности, благодарил меня, словно я, взяв деньги, сделал ему одолжение. Затем он сообщил, что перед отъездом я смогу получить аванс еще за одну книжку (если у издательства будет такая «мёглихкайт»).

Полученная сумма (весьма, кстати, немалая) тут же перевела меня из разряда безденежных созерцателей в ранг состоятельных «граждан мира». Можно было ходить по многочисленным лавочкам, окружавшим центральную Марктплац, «отовариваться» сувенирами, пить пиво в аккуратных немецких забегаловках, заглядывать в ресторанчики и вообще чувствовать себя полноценными людьми, а не «советише туристен». Я уделил часть марок Тарасу, который обещал вернуть долг в Москве советскими деньгами (и вернул). После этого мы, отправились в «свободное плавание» по Веймару.

Веймар был прекрасен. С его дворцами, маленькими уютными площадями и старинной готикой он похож был на иллюстрации к сказкам предков нашего Ганса-Иоахима. А еще больше (так мне казалось) – к сказкам Андерсена. Был самый конец ноября, темнело рано. В домах с острыми крышами, в магазинчиках и барах загорались уютные окошки. На Марктплац уже поставили высоченную рождественскую елку. Она была еще без украшений и лампочек, но это придавало ей особую таинственность. Кроме того, над елкой висел маленький желтый месяц – словно просил, чтобы его записали в елочные игрушки.

На площади нешумно играли мальчишки и девчонки в разноцветных курточках и шапках с помпонами. Они казались мне похожими на Герду и Кея. Правда, не было снега (порхали только одинокие снежинки-искры) и ребятишки играли без санок – или перекидывались мячом, или гоняли по брусчатке на маленьких складных велосипедах. Но все равно ощущалась рождественская сказочность.

И покупки мои были «в том же ключе». В лавочке с игрушками я приобрел золоченую жестяную елочку с подсвечниками, вертушкой и колокольчиками и разноцветные витые свечки для новогоднего праздника. Ничего подобного тогда в наших магазинах не продавалось.

Приобретения Тараса были более прозаическими. В основном – всякие шмотки для себя и для жены. Особенно ему хотелось привезти супруге «что-нибудь загранично-меховое». Он разглядывал в магазинах пушистые горжетки, жилетки, воротники и допытывался у продавщиц, из какого они меха. Чаще всего мы гуляли без Гримма, словарного запаса у нас не хватало.

– Мяу? – спрашивал Тарас, встряхивая в руках пушистую курточку. Продавщица охотно кивала: действительно, курточка сшита из «мяу». Тараса это не устраивало, супруга не оценит столь дешевого меха.

Наконец он увидел на витрине дамские брюки из черного каракуля. По моим понятиям это была «сплошная жуть, каменный век», но Тарас объяснил, что наоборот, последний крик моды. Только марок на этот крик у него не хватало. Он просительно глянул на меня, но я ответил уклончиво. Мол, подождем несколько дней. Если до отъезда не потрачу все деньги или получу обещанный аванс, тогда пожалуйста. А пока… «у меня ведь тоже есть жена».

И тут же я узрел товар, который заставил биться мое влюбленное в море сердце.

Это был набор всяких стаканов, бокалов и рюмок из тончайшего стекла. Аж целых тридцать штук! На стекле пестрели красочные корабли старых времен. Всякие когги, каракки, каравеллы и галеоны. Их разноцветные паруса и флаги, казалось, шевелились на стекле, как в морском воздухе. В тесноте бюргерской лавки я вмиг учуял ветры Атлантики и южных морей!

– Майне либе фрау! Битте, дизэ глессер мит шифен!

Почтенная «либе фрау» положила плоскую большущую коробку на стекло прилавка, назвала цену и глянула на меня со скрытым сомнением. Видимо, в моей платежеспособности ее заставила усомниться мятая суконная фуражка с потускневшим якорем.

Меня, однако, цена не смутила. Вдохновленный возможностью столь удачного приобретения (и показывая на фуражку) я объяснил почтенной фрау на ломаном немецком, что «я есть торговый моряк из России и покупаю «дизэ глессер» для «майне камераден», с которыми мы в нашей кают-компании будем «тринкен русише водка унд францёзише коньяк».