Цеховик. Книга 11. Черное и белое - Дмитрий Ромов

вестей от Назара, это интересно… Поражаюсь я людям… То есть, Лимончик тоже, как и Кухарь, планировал меня грохнуть после сделки. Получить деньги и грохнуть, а лилию ещё раз продать, теперь уже Гале. Ну ладно, что об этом говорить… Я, конечно, смерть не констатировал, но шансов выжить у него не было. Это уж точно.

Мы возвращаемся к столу и Чурбанов выпивает полный стакан рома. Вот как переживал.

— За Егорку, — говорит он.

— Егор, спасибо за духи, — улыбается Галя. — Не то, чтобы я без них страдала, у меня знаешь сколько разных, но ты удивил. И сделал мне очень приятно. Их ещё даже в ГУМе нет, в двухсотой секции. Кстати, мы с Натальей договорились, завтра едем туда за покупками. Если хочешь, тебя тоже приглашаем. Да, Наташа?

— Конечно, — смеётся она.

— Ты денежки девочке не забудь оставить. И вот ещё что, вам к новоселью подкупить нужно будет продуктов, да и из одежды там тоже что-то бывает вроде. Вот держи.

Она кладёт передо мной пачку чеков «Внешпосылторга». Внутреннюю валюту магазинов «Берёзка».

— О, спасибо большое! — восклицаю я. — Здорово. К новоселью нам действительно пригодится. Я могу рублями или баксами расплатиться.

— Да перестань ты.

— Нет-нет, так не пойдёт, тут много. Однозначно деньги отдам. Завтра Наталья передаст. Скажи только с каким коэффициентом.

— Шутишь? Какой ещё коэффициент?

— Ладно я всё понял.

Веселье продолжается, мы пьём чай с «Птичьим молоком», шутим и смеёмся. А потом едем домой.

— Ну что, — улыбаюсь я, глядя на Наташку. — Гульни завтра как следует в ГУМе. В следующий раз туда нескоро попадёшь. Пропуска только через ЦК получают и только одноразовые. А с Галей так можно пройти.

— Пойдём с нами. Тебе тоже что-нибудь модное купим.

— Ну, я же не диктор телевидения и не певец, — усмехаюсь я. — Мне выпендриваться нельзя, я комсомольский функционер. А ты красивая девушка. Тебе можно.

Мы подъезжаем к дому и выходим из машины. Прекрасный тёплый вечер. Уже чувствуется наступление весны, не календарное, а живое, настоящее. Воздух пахнет по-особенному и ветерок приносит что-то тёплое, вызывающее приятные ожидания.

Вот бы остановиться, бросить всё и просто жить, радоваться, растить детей, встречаться с друзьями, ходить в кино и театр. Эх… Кабы не знать, куда всё идёт, так и можно было бы, да…

Я захлопываю дверку машины и слышу приближающиеся шаги. Шесть человек в штатском, но сомнений в их клановой принадлежности нет.

— Брагин Егор Андреевич, — не спрашивает, а констатирует детина, похожий на Шварца из «Красной жары». — КГБ СССР. Пройдёмте с нами, пожалуйста. Вот постановление о задержании.

7. Десперадо

Цикличность жизни лучше всего видна в такие моменты, особенно если они случаются далеко не впервые. А у меня постоянно что-то да случается. Если доживу до преклонных лет напишу мемуары и сам себе не поверю. И может быть, даже скажу что-то вроде того, что всю жизнь мчался по кругу, как белка в колесе. Но сам же себе и возражу, поскольку шёл не по кругу, а по спирали, поднимаясь всё выше и выше. К недостижимым, практически, высотам.

Квадратные челюсти, как мистеры Смиты из «Матрицы» обступают полукругом, Лёха и Алик пытаются их теснить, но я делаю знак, и они отступают. Биться с миражами нет никакого смысла.

— За что или для чего задержан, позвольте узнать? — миролюбиво спрашиваю я.

— Вам всё объяснят, — бесстрастно отвечает старший из Смитов. Проходите.

Наташка стоит, как громом поражённая. Вчера отец, сегодня почти что муж. У Шпака куртка, а у посла, как известно, медальон.

— Позвони Злобину прямо сейчас, — спокойно говорю я. — И не бойся. Это ненадолго. И вот что. Завтра с Галей ничего не отменяй. Поняла? Обязательно иди, куда намечено. У нас всё остаётся в силе.

Я, конечно, ни в чём не уверен, но главное сохранять позитивный настрой и влиять на близких успокаивающе, чтобы оберегать их от лишних волнений. Имеющий мудрость, да подтвердит мои слова.

— И посторонних в дом не впускай, — добавляю я, имея в виду Марину, которая отчаянно мне не нравится. — Даже под видом друзей. Вообще никого. Ребята вы завтра с Натальей.

Меня усаживают на заднее сиденье чёрной «Волги», придерживая за голову, чтобы я её ненароком не отбил и зажимают с двух сторон крепкими туловищами. А потом везут по красивому ночному городу. Конечно, улицы не утопают в огнях, как в будущем, не светятся многочисленные рекламные вывески, да и стоп-сигналов, как и встречных фар, значительно меньше. Но в этой сдержанности красоты не меньше, а достоинства даже больше.

Едем мы ни долго, ни коротко и подъезжаем к большому жёлтому дому, пытающемуся скрыть свои тошнотворные телеса за прозрачными зимними деревьями и высоким забором, украшенным драгоценным блеском проволоки. Лефортово.

Ворота, высадка, длинные коридоры с истёртыми крашенными в коричневый цвет бетонными полами, массивный деревянный стол, словно для дежурной в гостинице, вытоптанные, но ковровые (ковровые, Карл!) дорожки. Личные вещи. По средневековому огромная связка ключей. Лязг, глухие шаги. Камера с двумя кроватями, пардон, шконками без матрасов. Вместо сетки — широкие металлические полосы. Уныло-аскетичная обстановка. Спокойной ночи.

Кто? Кухарь.

Основания? Да какая разница!

Укладываюсь на холодный металл и закрываю глаза. Главное, не задавать лишних вопросов, не загонять себя в нору несуществующих в данный момент ответов, а просто закрыть глаза и постараться уснуть. Силы могут пригодиться.

Я засыпаю, хоть и не сразу. Разум разумом, а сердце — это отдельный институт, и ему, как известно, не прикажешь. Глубоко дышу, пытаясь впасть в анабиоз, но оно с каждым ударом посылает волну кровушки по жилам, и заряд дурацких мыслей в мозг.

Наконец организм побеждает душевное смятение и погружается в поверхностный и неглубокий, но всё-таки сон. Правда, ненадолго. Только мрачная действительность сливается с чернотой сна, как раздаётся лязг металла. Ключи, замок, дверь.

Кто-то заходит, и дверь с грохотом закрывается, как в страшной сказке. Открываю глаза. Ба, кто нашу бабушку зарезал… Стоит, с виду скромный, улыбается. Поварёнок, естественно. И не спится же ему.

— Вот, — разводит он руками. — Решил зайти, а то, думаю, вдруг не успеем поговорить. Там уже шухер поднялся. Кто, что, зачем, почему. Знаешь, все эти дурацкие детские вопросики. Злобин твой неистовствует, того и гляди освобождать тебя примчится.

Барсук, мля. Понял, на какое