Звезда Соломона - Александр Куприн

Коллежский регистратор, Чуть-чуть не император. Слава,слава.

С кокардою фуражка, Портфель, а в нем бумажка, Слава,слава.

Жалованье получает, Бумаги пербеляет. Слава,слава.

Листовку пьет запоем, Страдает геморроем. Слава, слава.

И о числе двадцатом Поет он благим матом. Слава, слава!

А Володька Жуков махал, проходясь вприпляску, нумером "Правительственного вестника", в котором было четко напечатано о том, что канц. служ. Цвет Иван производится в коллежские регистраторы.

Бутилович же сказал голосом, подобным рыканию перепившегося и осипшего от рева тигра:

- Egro (следовательно (лат.)), с тебя литки. Выпивон и закусон. А за нами следом вся гоп-компания с отцом протодьяконом Картагеновым во главе.

- Исполнено, - ответил с радостью Цвет. - Ну, как это вы эту песню сочинили? Давайте-ка... И все.

12

Рассказ окончен. Поставлена точка. Надо бы было распроститься с героем. Но автор не считает себя вправе умолчать о нескольких незначительных мелочах, которые и наяву как бы свидетельствовали о некоторой правдоподобности странного сна, виденного Цветом.

Одеваясь, чтобы идти с товарищами в "Белые лебеди", Иван Степанович с удивлением нашел на своем письменном столике несколько веточек цветущей сирени, воткнутых в дешевую фарфоровую вазочку. Цветы были ранние, искусственно выгнанные, почти без запаха или, вернее, с тем слабым запахом бензина, которым пахнет вся оранжерейная сирень. Этот сюрприз объяснился скоро и просто.

Вчера племянницы хозяйки, Лидочка, была дружкой на богатой свадьбе и принесла в подарок тетке из своего букета несколько кистей сирени, а та, в виде тонкой любезности, поставила цветы на стол уважаемому жильцу.

Тут же, рядом с вазочкой, лежал цветовский блокнот, раскрытый посередине. Обе страницы были сплошь исчерчены все одним и тем же рисунком - шестиугольной "Звездой Соломона". Чертежи были сделаны кое-как небрежно, некрасиво, неряшливо, точно их рисовали с закрытыми глазами, или впотьмах, или спьяну. Как Цвет ни ломал себе голову, он не мог вспомнить, кто и когда исчертил его книжку. Сам он этого не делал - это он знал твердо. "Может быть, кто из товарищей баловался на службе?"

- подумал он.

Несколько страннее оказался случай в "Белых Лебедях", где Иван Степанович волей-неволей должен был вспрыснуть свой первый чин и великолепную фуражку с зерцалом на зеленом бархатном околыше. Опустив нечаянно пальцы левой руки в жилетный карман, Цвет нащупал в нем какой-то маленький твердый предмет. Вытащив его наружу, он увидел квадратную пластинку из слоновой кости. На ней была красиво вырезана латинская литера S, обведенная снаружи, по краям, тонкими серебряными линиями и закрашенная внутри блестящей черной эмалью. Цвет узнал эту вещицу. Именно такие сантиметровые пластинки с буквами видел он прошлою ночью во сне. Но каким образом она попала ему в карман, Цвет не мог этого представить.

Регент Среброструнов, сияющий, лоснящийся, курчавый и прекрасный, как елочный купидон, увидев квадратик в руке у Цвета, заинтересовался им и выпросил себе эту пустячную, изящную вещицу. "Точно нарочно для меня, сказал он. - Первая буква моей фамилии". Цвет охотно отдал ее и сам видел, как регент положил ее в портмоне. Но когда Среброструнов через три минуты хотел опять на нее посмотреть, то в кармане ее уже не оказалось. Не нашлось ее и на полу.

Среди этих поисков Среброструнов вдруг откинулся на спинку стула, хлопнул себя ладонью по лбу и уставился вытаращенными глазами на Цвета.

- Отроче Иоанне! - воскликнул он. - А ведь я тебя нынче во сне видел! Будто бы ты сидел в самом шикарном кабинете, точно какой-нибудь министр или фон-барон, и, выражаясь репортерским языком, "утопал в вольтеровском кресле", а я будто бы тебя просил одолжить мне сто тысяч на устройство певческой капеллы... Скажите на милость - какая ерундистика привидится? А?

Цвет сконфузился, улыбнулся робко, опустил глаза и промямлил:

-Да... бывает...

Но самое глубокое и потрясающее воспоминание о диковинном сне ожидало Цвета через несколько дней, именно первого мая. Может быть, случайно, а может быть, отчасти и под влиянием своего сна, Цвет пошел в этот день на скачки. Он и раньше бывал изредка на ипподроме, но без увлечения спортом и без интереса к игре, так себе, просто ради компании.

Так и теперь он равнодушно следил глазами за скачущими лошадьми, за жокеями в раздувающихся шелковых разноцветных рубашках, за пестрым оживлением нарядной толпы, переполнявшей трибуны.

Во время одной скачки он вдруг почувствовал настоятельную потребность обернуться назад и, обернувшись, увидел в ложе, прямо против себя. Варвару Николаевну. Не было никакого сомнения, что это была она, та самая, которую он не мог забыть со времени своего сна и лицо которой он всегда вспоминал, оставаясь наедине, особенно по вечерам, ложась спать. Она, слегка пригнувшись к барьеру ложи, глядела на него сверху, не отрываясь, пристальными, изумленными глазами, слегка полуоткрыв рот, заметно бледная от волнения. Цвет не выдержал ее взгляда, отвернулся, и сердце у него заколотилось сильно и с болью.

В антракте к нему подошел молодой бритый красивый офицер-моряк и слегка притронулся к его локтю. Цвет поднял голову.

- Извините, - сказал офицер. - Вас просит на минуту зайти дама вот из той ложи. Мне поручено передать вам.

- Слушаю, - сказал Цвет.

Ноги его, как каменные, ступали по деревянным ступеням лестницы.

Ему казалось, что вся публика ипподрома следит за ним. Путаясь в проходах, он с трудом нашел ложу и, войдя, неловко поклонился.

Это была она. Только она одна могла быть такой прекрасной, чистой и ясной, вся в волшебном сиянии незабытого сна. С удивительной четкостью были обрисованы все мельчайшие линии ее тонких век, ресниц и бровей, и темные ее глаза сияли оживлением, любопытством и страхом. Она показала Цвету на стул против себя и сказала, слегка краснея от замешательства:

- Извините, я вас побеспокоила. Но что-то невообразимо знакомое мне показалось в вашем лице.

- Ваше имя Варвара Николаевна? - спросил робко Цвет.

- Нет. Мое имя Анна. А вас зовут не Леонидом?

- Нет. Иваном.

- Но я вас видела, видела... Не на железной ли дороге? На станции?

- Да. Там стояли рядом два поезда... Окно в окно...

- Да. И на мне было серое пальто, вышитое вот здесь на воротнике и вдоль отворотов шелками...

- Это верно, - радостно согласился Цвет. - И белая кофточка, и белая шляпа с розовыми цветами.

- Как странно, как странно, - произнесла она медленно, не сводя с Цвета ласковых, вопрошающих глаз. - И - помните - у меня в руках был букет сирени?

- Да, я это хорошо помню. Когда ваш поезд тронулся, вы бросили мне его в раскрытое окно.

- Да, да, да! - воскликнула она с восторгом - А наутро - Наутро мы опять встретились Вы нечаянно сели не в тот поезд и уже на ходу пересели в мой И мы познакомились Вы позволили мне навестить вас у себя. Я помню ваш адрес Озерная улица, дом пятнадцать... собственный Локтева.

Она тихонько покачала головой - Это не то, не то. Я вас приглашала быть у нас в Москве Я не здешняя, только вчера приехала и завтра уеду. Я впервые в этом городе... Как все это необыкновенно. С вами был еще один господин, со страшным лицом, похожий на Мефистофеля Погодите его фамилия...

- Тоффель!

- Нет, нет Не то... Что-то звучное... вроде Эрио или Онтарио не вспомню... И потом мы простились на вокзале - Да, - сказал шепотом Цвет, наклоняясь к ней - Я до сих пор помню пожатие вашей руки.

Она продолжала глядеть на него внимательно, слегка наклонив голову, но в ее потухающих глазах все глубже виделись печаль и раз очарование.

- Но вы не тот, - сказала она, наконец, с невыразимым сожалением. - Это был сон. Необыкновенный, таинственный сон чудесный...

непостижимый...

- Сон, - ответил, как эхо, Цвет.

Она закрыла узкой прелестной ладонью глаза и несколько секунд сидела неподвижно Потом сразу, точно очнувшись, выпрямилась и подала Цвету руку.

- Прощайте, - сказала она спокойно - Больше не увидимся Извините за беспокойство. - И прибавила невыразимым тоном искренней печали. - А как жаль!...

И в самом деле. Цвет больше никогда не встретил этой прекрасной женщины. Но то, что они оба, не знавшие до того никогда друг друга, в одну и ту же ночь, в одни и те же секунды, видели друг друга во сне и что их сны так удивительно сошлись, - это для Цвета навсегда осталось одинаково несомненным, как и непонятным. Но это - только мелочь в бесконечно разнообразных и глубоко загадочных формах сна, жизни и смерти человека.