Звезда Соломона - Александр Куприн

- О нет, - мягко улыбнулся Тоффель. - Вас смущает Меф. Ис - начальные слоги моего имени, отчества и фамилии?. Нет, мой друг, куда мне до такой знатной особы. Мы - существа маленькие, служилые... так себе серая команда.

- А мой секретарь?

- Ну, этот-то уж совсем мальчишка на побегушках. Ах, как вы его туром великолепно испарили. Я любовался. Но и то сказать, - нахал!

Однако о деле, добрейший Иван Степанович. Ну, что же? Испытали могущество власти?

- Ах, к черту ее.

- Будет! Сыты?

- Свыше головы Какая гадость!

- Я рад слышать это Но не было ли у вас. Нет, не теперь, не теперь Теперь вы во сне. А еще раньше, наяву, когда вы не были сказочным миллионером и кумиром золотой молодежи, а просто служили скромным канцелярским служителем в Сиротском суде. Не было ли у вас какого-нибудь затаенного, маленького, хоть самого ничтожного желаньишка!

Цвет прояснел и сказал твердо:

- Конечно же, было... Мне так хотелось получить первый чин коллежского регистратора и выйти на улицу в форменной фуражке - Исполнено, - сказал Тоффель серьезно.

- Да, но если это опять сопряжено с какими-нибудь чудесами в решете?

- Без всяких чудес. Так хотите?

- Очень.

- Через минуту это сбудется. Скажите еще раз слово. Цвет сказал с расстановкой:

- Афро-Аместигон.

- Вот и все, - кивнул головой Тоффель. - А теперь послушайте меня.

Вы совершенно случайно овладели великой тайной, которой тьма лет, больше тридцати столетий. Ее когда-то извлек из недр невидимого мира духов сам царь Соломон. От него она перешла к фини-кинянам, к халдеям, потом к индийским мудрецам, потом попала опять в Египет, затем в Испанию, во Францию и, наконец, в Россию. Вместе с этой тайной вы получили ни с чем не сравнимую, поразительно громадную власть. Тысячи незримых существ служат вам, как преданные рабы, и в том числе я, принявший этот потертый внешний облик и этот глупый боевой псевдоним. И счастье ваше, что вы оказались человеком с такой доброй душой и с таким... не обижайтесь, мой милый... с таким... как бы это сказать повежливее... простоватым умом. Злодей на вашем месте залил бы весь земной шар кровью и осветил бы его заревом пожаров. Умный стремился бы сделать его земным раем, но сам погиб бы жестокой и мучительной смертью. Вы избежали того и другого, и я скажу вам по правде, что вы и без каббалистического слова - носитель несомненной, сверхъестественной удачи.

Но сколькими огромными человеческими соблазнами вы пренебрегли, мой милый Цвет! Вы могли бы объездить весь земной шар и увидеть его во всем его роскошном разнообразии, с его морями, горами, реками, водопадами, от пламенного экватора до таинственной точки полюса. Вы увидели бы древнейшие памятники исторической старины, величайшие создания искусства, живую пеструю жизнь народов. Париж с его вкусом и весельем, себялюбивый и прочный комфорт Англии, бешеная жизнь Нью-Йорка с высоты сорокаэтажных зданий, бой быков в Мадриде, египетские пирамиды, римский карнавал, красота Константинополя и Венеции, земной рай на островах Полинезии, сказочные панорамы Индии, буддийские храмы и курильни Китая, цветущая и нежная Япония - все пронеслось бы перед вашими очарованными глазами... Вы не хотели этого... а теперь уже поздно...

Вы точно забыли или не хотели знать, что в мире существует множество прекрасных женщин. Не только их красота, за которую лучшие люди отдают радостно свою жизнь, дожидаясь мановения вашей руки, но также ум, изящество, талант и тот венец женского очарования, который достигается сотнями лет культуры. Но вы робко и безнадежно мечтали только об одной, не смея...

Цвет нахмурился.

- Оставим это, - сказал он тихо, но настойчиво.

Тоффель опустил глаза и почтительно наклонил голову.

- Слушаю, - произнес он покорно. - Но дальше, дальше... Вы никогда не подумали о власти, о громадном, подавляющем господстве над людской массой, а я мог и его вам доставить... Помните, мы с вами вместе были на трибуне во время проезда государя. Я тогда следил за вами, и я видел, как остро и напряженно вы впились глазами в его лицо и фигуру. И я знаю, что на несколько секунд вы проникли в его оболочку и были ими самим.

- Да, да, - прошептал Цвет. - Вы угадали.

- Я видел ваше лицо и видел, как на нем отражались попеременно выражения величия, приветливости, скуки, смертельной боязни, брезгливости, усталости и, наконец, жалости. Нет, вы не властолюбивы.

Но вы и не любопытны. Отчего вы ни разу не захотели, не попытались заглянуть в ту великую книгу, где хранятся сокровенные тайны мироздания.

Она открылась бы перед вами. Вы постигли бы бесконечность времени и неизмеримость пространства, ощутили бы четвертое измерение, испытали бы смерть и воскресение, узнали бы страшные, чудесные свойства материи, скрытые от человеческого пытливого ума еще на сотни тысяч лет, - а их великое множество, и в числе из таинственный радий - лишь первый слог азбуки. Вы отвернулись от знания, прошли мимо него, как прошли мимо власти, женщины, богатства, мимо ненасытимой жажды впечатлений. И во всем этом равнодушии - ваше великое счастье, мой милый друг.

Но у нас, - продолжал Тоффель, - осталось очень мало времени.

Склонны ли вы слушаться меня? Если вы еще колеблетесь, то подымите вашу опущенную голову и всмотритесь в меня.

Иван Степанович взглянул и нежно улыбнулся. Перед ним сидел чистенький, благодушный, весь серебряный старичок с приятными, добрыми глазами мягко-табачного цвета.

- Я повинуюсь, - сказал Цвет.

- И хорошо делаете. Начертите сейчас же на бумаге "Звезду Соломона". Нет, не надо ни линейки, ни транспортира, ни старания.

Берите на глаз шестьдесят градусов в каждом углу. Время страшно бежит, а срок у нас короткий... Ну вот, хоть так... Теперь проставьте буквы. В середине знак Сатаны. Его озмеяет печать Соломона. Их пересекают скрещенные рога Астарота.

- Не диктуйте, я знаю, я помню, - перебил Цвет и без ошибок, скоро и точно заполнил формулу.

- Верно, - сказал Тоффель. Потом он заговорил веско, тоном приказания и немного торжественно. В его пристальных рыжих глазах, в самых зрачках, зажглись знакомые Цвету фиолетовые огни. - Теперь слушайте меня. Сейчас вы сожжете эту бумажку, произнеся то слова, которое, черт побери, я не смею выговорить. И тогда вы будете свободны.

Вы вынырнете благополучно из водоворота, куда так странно зашвырнула вас жизнь. Но раньше скажите, нет ли у вас, на самом дне душевного сундука, нет ли у вас сожаления о том великолепии, которое вас окружает? Не хотите ли унести с собою в скучную, будничную жизнь что-нибудь веселое, приятное, дорогое?

-Нет.

- Значит, только кокарду?

- Только.

- Тогда позвольте мне принести вам мою сердечную признательность. Тоффель встал и совсем без иронии, низко, по-старомодному, поклонился Цвету. - Вы весь - прелесть. Своим щедрым отказом вы ставите меня в положение должника, но такого вечного должника, которые даже в бесконечности не сможет уплатить вам. Вашим одним словом - "только" - вы освобождаете меня от плена, в котором находился больше тридцати веков.

Уверяю вас, что за время нашего непродолжительного, полутораминутного знакомства вы мне чрезвычайно понравились. Добрый вы, смешной и чистый человек. И пусть вас хранит тот, кого никто не называет. Вы готовы? Не боитесь?

- Немного трушу, но... говорите.

Тоффель воспламенил карманную зажигалку и протянул ее Цвету.

- Когда загорится, скажите формулу.

- Однако подождите, - остановил его Цвет. - А это... новое заклинание. Не повлечет ли оно за собою какого-нибудь нового для меня горя? Не превратит ли оно меня в какое-нибудь животное или, может быть, вдруг опять лишит меня ларя памяти или слова? Я не боюсь, но хочу знать наверно.

- Нет, твердо ответил Тоффель. - Клянусь печатью. Ни вреда, ни боли, ни разочарования.

"Звезда Соломона" вспыхнула. "Афро-Аместигон", - прошептал Цвет. И догорающий клочок бумаги еще не успел догореть, как перед глазами Цвета стало происходить то явление, которое он раньше видел неоднократно в кинематографе, во время сквозной смены картин.

Все в кабинете начало так же обесцвечиваться, бледнеть в водянистом, мелькающем дрожании, утончаться, исчезать - все: портьеры у дверей, ковры, оконные занавески, мебель, обои. И в то же время сквозь них, издали, приближаясь и яснея, выступали венчики - зеленые с розовым, японские ширмы, знакомое окно с тюлевыми занавесками, и все с каждым мигом утверждалось в привычной милой простоте. Кто-то стучал равномерно, громко и настойчиво за стеною. Точно работал мотор.

И Цвет увидел себя, но на этот раз уже совсем взаправду, в своей давно знакомой комнате-гробе. В дверь давно уже кто-то стучался.

Цвет босиком отворил дверь.

В комнату вошли его сослуживцы: Бутилович, Сашка Рококо, Жуков и Влас Пустынник. Они были пьяны сумбурным утренним хмелем, и это они все месте ритмически барабанили в дверь. Они вошли, шатаясь, безобразные, лохматые, опухшие, и запели ужасным хором дурацкие, сочиненные сообща на улице куплеты: