Переплет - Бриджет Коллинз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я не стану этим заниматься. Это неправильно! Неестественно.
Середит опустила голову и сделала такой глубокий вдох, что я увидел, как приподнялись ее плечи. Кожа под ее глазами казалась тонкой и хрупкой, как пыльца на крылышке мотылька: одно прикосновение – и пыльца рассыплется, оставив голый каркас. Не глядя на меня, она проговорила:
– Это священное призвание, Эмметт. Быть человеком, которому люди поручают свои воспоминания… Забирать у них самое сокровенное, самое темное и хранить в безопасности, навеки… Относиться к памяти с уважением, переплетать воспоминания красиво, хотя их никогда никто не увидит. Охранять их ценой собственной жизни.
– Одно слово – тюремщик. Не хочу быть тюремщиком даже для красивых книг.
Она резко выпрямилась. На долгую секунду мне показалось, что старуха снова ударит меня.
– Вот почему я не хотела рассказывать тебе прежде времени, – наконец произнесла она. – Ты еще не готов, ты все еще пытаешься свыкнуться. Но теперь тебе все известно. И тебе еще повезло, что ты попал ко мне. Отправь тебя отец в мастерскую в Каслфорде, из тебя давно бы уже выбили всю твою щепетильность.
Я водил пальцем по пламени свечи – вверх, вниз, все медленнее, пока жар не стал невыносимым. Слишком много вопросов крутилось в моей голове; я сосредоточился на боли и выпалил первое, что слетело с языка:
– Так почему я здесь?
Середит моргнула.
– Моя мастерская ближайшая. И… – Она не договорила и отвела взгляд. Потерла лоб, и я впервые заметил, как раскраснелись ее щеки. – Я устала, Эмметт. Полагаю, на сегодня хватит. Согласен?
Она была права. Я так вымотался, что мир перед глазами ходил колесом. Увидев мой кивок, она встала. Чтобы помочь ей, я протянул руку, но она прошла мимо и заковыляла к двери.
– Середит?
Старуха замерла, но не обернулась. Ее рукав упал, когда она облокотилась о стену, и я увидел запястье, тонкое, как у больного ребенка.
– Да?
– А где книги? Вы сказали, что храните их в безопасности…
Она вытянула руку и указала на бронзовую табличку в стене. – По ту сторону стены, – промолвила она.
– А можно посмотреть?
– Да. – Она повернулась и достала ключ, висевший у нее на шее; затем крепко сжала его в кулаке. – Хотя… нет. Не сейчас. В другой раз.
Я спросил из любопытства, но… На ее лице промелькнуло какое-то выражение – или не промелькнуло, а должно было бы… Потрогав языком расщелинку между зубами, я пристально посмотрел на нее. Нити волос выбились из косы и прилипли к мокрому от пота лбу. Она пошатнулась. Я тут же шагнул к ней, но она попятилась, точно близость моя была ей невыносима.
– Спокойной ночи, Эмметт.
В дверях она оперлась о косяк, словно с трудом держалась на ногах. Я знал, что не должен больше ее тревожить, но любопытство одержало верх.
– Середит… А что будет, если книга сгорит? Человек умрет?
Не оборачиваясь и не глядя на меня, она ступила на лестницу и начала подниматься.
– Нет, – ответила она. – Он вспомнит.
От усталости я не мог думать. Середит отправилась спать, и мне бы последовать ее примеру… Ах, если бы я лег спать час назад, вместо того чтобы сидеть у печи в мастерской! Сон. Больше всего мне хотелось впасть в бессознательное состояние, погрузиться во тьму. Быть где угодно, но не здесь.
Я сел. Точнее, обнаружил, что уже сижу на полу, прислонившись к коробке и согнув колени. Мне было неудобно, но найти положение получше не было сил. Обвил руками колени, опустил голову и заснул.
Проснувшись, я ощутил странное чувство покоя. Свеча погасла, и меня окружала почти чернильная тьма; я словно плыл в ней, безболезненно растворяясь в ее едва колышущихся водах. Затем память о случившемся начала возвращаться, но постепенно, не разом; подобно бликам на поверхности серебряной чашки, воспоминания пока были обрывочными и далекими и не могли причинить мне зла.
Я встал и, зевая, стал наощупь подниматься по лестнице. Там, внизу, мне казалось, что сейчас еще ночь, но сероватый свет, струящийся из окон мастерской, заставил меня заморгать и протереть глаза. По-прежнему шел дождь, но уже не ливень, а бесшумная тонкая изморось. Грязный ноздреватый снег лежал на земле лишь в некоторых местах. Все-таки Середит оказалась права насчет оттепели: почтальон успеет наведаться к нам еще раз, прежде чем зима окончательно вступит в свои права.
В мастерской было холодно. Огонь в печи потух. Я заколебался: хотелось оставить все как есть, подняться наверх и лечь спать, но день вступил в свои права, и меня ждала работа… Работа. О чем мне сейчас не хотелось думать, так это о работе. Я присел на корточки и разжег огонь. Когда тот разгорелся как следует, я немного согрелся, но чтобы растопить ледяную тишину, воцарившуюся в доме, огня в печи было мало. В разбитое окно по-прежнему задувал ветер. Я помотал головой: может, мой слух играет со мной шутки? Мне казалось, что дом был по-прежнему обложен снегом, настолько глухими были все звуки; я слышал их издалека, как слабое эхо.
Надо заварить чай. Заварки почти не осталось. Я поставил кипятиться воду и пошел за чаем в кладовую. В коридоре меня снова обдало влажным сквозняком из разбитого окна – острые края стекол все еще торчали из рамы. Я отвернулся. Сейчас выпью горячего, найду картон и…
Середит лежала на лестнице, свернувшись калачиком.
– Середит! Середит! – закричал я.
Лишь когда она шевельнулась, я понял, как испугался. Осторожно помог ей подняться на ноги, ужаснувшись невесомости ее тела и жару, исходившему от кожи. Переплетчица взмокла от пота, лицо раскраснелось. Услышав бормотание, я наклонился к ней, чтобы разобрать слова. Изо рта дурно пахло, словно все прогнило внутри.
– Я… просто присела, чтобы отдохнуть.
– Да, – кивнул я. – А теперь я помогу вам лечь.
– Я справлюсь. Не надо…
– Знаю, что справитесь, – мягко возразил я. – Но все же пойдемте.
Мы вдвоем кое-как одолели лестницу и дошли до комнаты. Середит забралась в кровать и натянула одеяло до подбородка, как будто сильно замерзла. Я поспешил вниз за кувшином с водой и травяным чаем, который помог бы сбить жар; еще я захватил одеял, но когда вернулся в спальню, она уже уснула; ее одежда грудой лежала на полу.
Я стоял неподвижно и слушал. Дыхание Середит было быстрее
