Переплет - Бриджет Коллинз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пахло сыростью. Это первое, что я заметил: густой, глинистый запах гниющих камышей. Сердце ускорило бег, и я остановился на лестнице. Для книг сырость так же опасна, как огонь; от нее морщится и плесневеет бумага, размокает клей. Запах сырости тот же, что у старости и смерти; я боялся его. Но когда я миновал последний виток спиральной лестницы, моему взору не открылось ничего необычного. Передо мной была маленькая комнатка со столом и шкафами, метлой и ведром в углу; свет лампы выхватил сундук с ярлыком писчебумажной лавки. Я чуть не рассмеялся. Обычный чулан, только и всего. В дальнюю стену – хотя не такая уж она и дальняя, всего в паре шагов от меня, – была вмурована круглая бронзовая табличка, похожая на массивное колесо, но в то же время изящная, украшенная резьбой. Вдоль других стен до самого потолка громоздились сундуки и коробки. В комнате было сухо, как наверху; видимо, запах сырости мне почудился.
Мне показалось, что моих ушей коснулся звук, и я повернул голову. Но в подвале царила полная тишина: сквозь плотный слой земли не проникал даже шум дождя.
Поставив лампу, я огляделся. На пирамиде коробок стоял ящик со сломанными инструментами, ждущими, чтобы их починили или отправили в утиль, там же были стеклянные пузырьки с темной жидкостью – то ли краской, то ли бычьей желчью для мраморирования бумаги. Я чуть не споткнулся о ведра с песком. На столе лежал сверток в мешковине и инструменты. Таких инструментов я никогда не видел: тонкие, изящные, с мелкими зазубренными краями – точь-в-точь рыбья пасть. Я приблизил лампу. Рядом со свертком лежало что-то еще, накрытое тканью. Так вот где работает Середит, пока я тружусь в мастерской наверху.
Я потянулся и развернул сверток бережно, точно внутри было что-то живое. Там оказался аккуратно сшитый книжный блок с форзацами из плотной темной бумаги, прошитой белой нитью. На темном фоне нить казалась корнями, выступающими из-под земли. По пальцам разлилось тепло. Книга! Первая книга, которую я увидел с тех пор, как попал сюда, с тех пор, как был ребенком и узнал, что книги запрещены. Взяв блок в руки, я ощутил успокоение, будто что-то в глубине моей души возрадовалось, как встрече со старым другом.
Я наклонил голову и вдохнул запах бумаги… и, пересилив себя, положил блок на место – мне терпелось поглядеть, что лежит на столе рядом, накрытое тканью. Я приподнял ткань. Под ней оказалась обложка, над которой работала Середит. И прежде чем я понял, что на ней изображено, она показалась мне прекрасной.
Фон был из черного бархата, такого мягкого и матового, что он поглощал все блики света и темнел на столе прямоугольной черной дырой. Инкрустация в свете лампы тускло мерцала и отливала бледным золотом; казалось, она сделана из слоновой кости.
Кости. Скелет со скругленным позвоночником и позвонками-жемчужинками; бледные веточки рук и ног и крошечные пальчики-щепки. Череп, выпуклый, как гриб, и неестественно крупный. Скелет был меньше моей ладони. Тонкие и хрупкие птичьи косточки.
Но это была не птица, а младенец.
– Не трожь.
Середит вошла бесшумно, но я почему-то не удивился, услышав ее голос: внутренний наблюдатель в глубине моего существа, далекий и отстраненный, почувствовал, что она здесь. Я не знал, сколько простоял над столом. Лишь сделав шаг в сторону – осторожно, словно боялся разбудить нечто спавшее в комнате, – я ощутил онемение в стопах и понял, что времени прошло немало.
– Я не стал бы ничего трогать, – сказал я в свое оправдание.
– Эмметт…
Фитиль масляной лампы давно пора укоротить: тени на стенах плясали и корчились. Кости на ложе из черного бархата словно светились изнутри. Мне вдруг почудилось, что скелет зашевелился, но когда пламя успокоилось, я понял, что это всего лишь наваждение.
– Это обложка, Эмметт, – проговорила Середит. – Перламутр.
– Значит, кости не настоящие… – Фраза прозвучала как насмешка. Так вышло против моей воли, но я обрадовался, сильно обрадовался, обнаружив, что могу владеть собой.
– Нет, – тихо ответила она, – не настоящие.
Я так долго разглядывал перламутровую инкрустацию, что у меня заслезились глаза, Середит не мешала мне. Наконец я накрыл обложку тряпицей, но продолжал стоять, уставившись на грубую коричневую мешковину. Сквозь прорехи в нитях проглядывал гладкий край бедренной кости, блестящий изгиб черепа, крошечная, идеальная фаланга. Я представил, как Середит работала над переплетом, как вырезала из перламутра миниатюрные косточки. Закрыв глаза, я услышал мертвенную тишину вокруг, только кровь стучала в висках.
– Расскажите… – проговорил я. – Расскажите, чем вы занимаетесь.
Пламя затрепетало и почти погасло.
– Ты знаешь.
– Нет.
– Если подумаешь хорошенько, поймешь, что знаешь.
Я открыл было рот, чтобы возразить, но ответ застрял у меня в горле. Огонь лампы снова разгорелся, взвился к потолку и вдруг уменьшился до крохотного голубого пузырька. Тьма шагнула мне навстречу.
– Вы переплетаете… людей, – ответил я. От сухости в горле было больно говорить, но молчание еще больше усиливало боль. – Превращаете их в книги.
– Да. Но все не так, как тебе кажется.
– А как?
Середит приблизилась. Я не повернулся к ней, но свет ее свечи, став ярче, разогнал тени.
– Эмметт, сядь.
Она коснулась моего плеча. Я вздрогнул, обернулся и ударился о стол. Инструменты, лязгнув об пол, отскочили в темноту. Мы смотрели друг другу в глаза. Переплетчица отошла и поставила свечу на сундук; руки ее дрожали, тени плясали на стенах. Воск брызнул на пол и затвердел мгновенно, став из прозрачного молочно-белым.
– Сядь. – Она сняла с коробки ящик с пустыми банками. – Вот сюда садись.
Я не хотел сидеть, ведь она стояла. Я выдержал ее взгляд, и она первой отвела глаза. Поставив ящик на место, она наклонилась и стала собирать упавшие со стола инструменты.
– Вы сажаете их в книги, как в клетки, – продолжил я. – Людей, которые сюда приходят. Они уходят от вас… пустыми.
– В некотором роде, пожалуй, так и есть…
– Вы крадете их души. – Мой голос треснул. – Не удивительно, что вас все боятся. Вы заманиваете людей в мастерскую и высасываете из них душу, берете все, что вам нужно, и отправляете домой пустую оболочку. Вот что такое книга, верно? Жизнь. Живой человек. А если книга сгорит, человек умрет.
– Нет. – Она выпрямилась, сжимая в одной руке тонкий ножик с деревянной рукояткой.
Я взял лежавшую на столе книгу и протянул ей.
– Смотрите, – голос мой становился все громче, – это человек! Внутри этой книги – человек, а где-то там
