Что знает дождь - Елена Лабрус

я должна была понять? — выдохнула я. — Всё, что хотел, ты получил. Всё, чего добивался. Так ради чего это? — оттолкнула я бумаги о браке. — Если не ради квартиры?

Он молчал, сверля меня глазами. А потом вдруг сказал:

— Собирайся и уходи.

Я словно с разбега налетела на каменную стену.

— Что?

— Мне не нужна твоя квартира. Мне вообще ничего больше не нужно. Уходи.

— Как? — замерла я, не понимая.

— Ногами.

— Но как же суд, следствие, обвинение?

Он скривился.

— Какое? Всё это было подстроено, Блондиночка. Менты, собаки, наркотики. Нет никакого обвинения. Убирайся!

Я замерла как парализованная, не веря ни своим ушам, ни своим глазам, а потом меня словно включили: я схватила со стола паспорт, схватила кофту и рванула к двери.

— Стой, — сказал мне вслед Урод, — я провожу, а то тебя не выпустят.

Всё так же молча довёл меня до проходной под равнодушными взглядами охраны. И уже за воротами вручил ключи от моей квартиры.

— Но почему? — совершенно сбитая с толку, ошарашенная, ничего не понимающая, не верящая в происходящее, задала я единственный вопрос, что крутился в голове.

— Потому что ты моя. Хочешь ты этого или нет — моя. Навсегда.

Засунув руки в карманы, он кивнул, показывая куда идти.

И я пошла, сначала пятясь от него спиной, а потом побежала. Побежала что есть силы — прочь, от тюрьмы, от него, от прошлого. И всё, о чем думала, пока добиралась до дома по весенним зелёным улицам, радуясь слепящим огням витрин, проезжающим машинам и улыбаясь прохожим:

«Чёрта с два! Я не твоя, Урод! Я своя собственная. И это моя жизнь! Моя!»

Глава 28

Мне казалось, я провела в тюрьме вечность. Всё пропустила. Везде опоздала.

Но оказалось вышла как раз к заседанию суда — в двери меня ждала повестка.

И уже дома, включив телевизор и сверясь с календарём, поняла, что пропустила всего один, первый экзамен. Если я сдам остальные, то смогу пересдать его в конце. И даже поступить в институт, если справлюсь, конечно.

— А я обязательно справлюсь. Теперь обязательно, — обещала я адвокату, прижимая к груди полученные бумаги и обнимая её на прощание.

Мир был прекрасен. Этот добрый светлый мир, в котором я могу делать что хочу.

— А что случилось со старушкой? — спросила я, пока мы шли: я к остановке, адвокат — к своей машине.

— Вопросы к её смерти, конечно, есть. И родственники настаивают на расследовании. Но нас это уже не касается. Пересмотра дела не будет. А вообще, у неё был диабет. Случился приступ, резко поднялся сахар в крови, а лекарства, наверное, под рукой не оказалось, — объяснила адвокат.

— Гипергликемическая кома? — не задумываясь, поставила я диагноз.

— Да, она умерла, не приходя в сознание, — подтвердила женщина.

— Я помню, у неё всегда были с собой конфеты для диабетиков, она меня угощала, — кивнула я. И не стала врать, что мне жаль.

Где-то в глубине души я не хотела ей зла. Но в свете происходящих событий, раз мне повезло, я не стала прикидываться альтруисткой, я была рада и благодарна, что всё сложилось именно так.

Именно в тот момент я поняла куда буду поступать.

И в тот же день поехала к Оксанке: узнать и сообщить последние новости, и за своими вещами.

— И тебе ещё хватило наглости явиться? — открыла мне дверь тёть Марина.

Не накрашенная. Заплаканная. Она обожгла меня ненавидящим взглядом и так хлопнула дверью в кухню, что задрожали стёкла.

— Я сделала что-то не так? — растерялась я.

Оксанка, скрестив руки на груди, смотрела на меня так же — зло, обиженно:

— Ты ещё спрашиваешь?

— Если бы я понимала, наверное, не задавала бы глупых вопросов.

— Оболенский бросил мать.

— А я тут при чём? — развела я руками и пошла в комнату, где остались мои вещи.

— Вот только не прикидывайся наивной дурочкой, — догнала она меня. — Он бросил её ради тебя. И знаешь, что это значит?

— Что? — швыряла я в сумку свои вещи, туда же запихивала тетради, учебники, ноутбук.

— Что теперь моему брату пиздец. Пока за ним присматривал Оболенский, ему ничего не грозило. А теперь, — она взмахнула руками. — Его там выебут и будут бить и издеваться каждый день. А потом отправят по этапу с меткой «петух», и там тоже будут унижать, насиловать и издеваться.

«А я тут причём?! — хотела выкрикнуть я. — Я посадила твоего брата в тюрьму? Я виновата, что он торговал наркотой и его поймали? Я…» — слова застряли у меня в горле.

— Как зовут твоего брата? — замерла я.

— Тебе не всё равно? — хмыкнула Оксанка.

— Нет, мне не всё равно, — разогнулась я.

— Что, пойдёшь к Оболенскому за него просить? — хмыкнула Оксанка и замерла, словно ждала моего решения.

— Вряд ли Оболенский меня послушается.

— Тебя послушается. Насть, пожалуйста, — вдруг схватила она меня за руку. — Поговори с ним. Убеди. Попроси.

— И что пообещать? — убрала я с себя её руки. — Что выйду за него замуж? И пусть бьёт, насилует и унижает меня?

— Тебя он не тронет.

Я горько усмехнулась.

— Как зовут твоего брата? — спросила я и задержала дыхание, боясь ответа.

Глава 29

— Алексей. Алексей Каверин. У нас разные отцы, — ответила Оксанка.

Я выдохнула.

— Нет, — и покачала головой. — Прости, но нет.

Взвалила на плечо сумку. Молча обулась и ушла.

Наверное, у меня никогда и не было подруги. Но я заплатила за это знание слишком дорого, чтобы и дальше позволить собой манипулировать. Чтобы и дальше жертвовать собой ради людей, которые мной пользуются. Я не могу отвечать за других — только за себя.

А мне надо готовиться