Что знает дождь - Елена Лабрус

class="p1">— Ну вот и славно, — оценил он то, что видел, и расстегнул брюки.

Равнодушно. Холодно. Безучастно.

Словно наказывая меня за вспышку своей откровенности. За то, что неожиданно доверился, рассказал о матери, о себе.

За то, что предложил замуж. Предложил, и лишь потом приказал.

Он неторопливо снял рубашку. Повесил на спинку кровати брюки. Снял через голову белую майку. Словно раздевался на медосмотре, безразлично стянул и отложил в сторону трусы.

Я потянулась расстегнуть платье, но он остановил мою руку.

Глава 24

— Я сам.

Прижав к себе лицом, потянул вниз молнию на спине. Глядя в глаза, взялся руками за рукава.

Я вздрогнула, когда он рывком сорвал платье с плеч.

Дальше оно упало само, накрыв босые ноги. В красном платье, босая, на холодном полу… я сама себе напоминала Эсмеральду.

— Trois cœurs d'homme faits différemment… — сказала я.

— Что? — скривился Урод.

— Три мужских сердца, созданных различно. Восьмая глава. Нотр-Дам де Пари. Гюго.

Урод посмотрел так, словно видел меня в первый раз.

А потом улыбнулся, довольно, словно я упакованный для него подарок.

И начал снимать упаковку. Медленно, не торопясь, предвкушая.

Опустил лямки бюстгальтера, обнажил одну, потом другую грудь. Слегка обнял, чтобы расстегнуть кружево, и его твёрдый член ткнулся мне в живот. Твёрдый и влажный.

— Будет больно, — сказал он, стягивая с меня трусики. — Но вижу, ты готова, — предъявил он мне на пальцах влагу, проведя между моих ног. — Ложись, — кивнул он на кровать.

Я легла.

— Согни ноги, — отдавал он команды.

Я согнула.

Он лёг сверху. Опёрся на руки. Ткнулся головкой члена, куда раньше избегал упираться.

— Смотри на меня. Не отводи глаза, — приказал он.

И резко одним движением вошёл.

Я вскрикнула, попыталась из-под него вывернуться, но он навалился сверху и стал двигаться.

— Я сказал смотри на меня, — прижал он мой лоб своим, припечатав к кровати, и заставил смотреть в глаза.

Его ожесточённое покрасневшее лицо было так близко, что я видела вздувшиеся вены, видела проступивший на лбу пот, видела обострившиеся от напряжения скулы и стиснутые зубы. Слышала резкие выдохи, с которыми он в меня входил. Чувствовала запах его кожи. И как болезненно ныл низ живота — тоже чувствовала. Ныл от затопившей его боли, от раздиравшего изнутри давления. Но ныл и от желания, что независимо от моей воли росло, разгоралось нестерпимым огнём и вдруг словно лопнуло и разлилось, накрыло горячей волной.

Я вздрогнула, впилась в спину Урода ногтями, подтягивая к себе, выгибаясь ему навстречу. Урод блаженно застонал. Несколько раз дёрнулся. И обессиленно ткнулся лицом в мою в шею.

— Ну вот и всё, — выдохнул он.

Блаженно вздохнул, словно собрался на мне заснуть. Но он не собирался.

Встал. Закурил. Прошёлся по камере.

Всё это я только слышала. Отвернув голову к стене и не шевелясь, я так и лежала с раздвинутыми ногами, на окровавленной постели и смотрела на узор потрескавшейся краски.

Он так хотел запомнить этот момент, смотреть в мои глаза, видеть расширенные от страха, боли и вожделения зрачки, слышать крик, шёпот, стон, пережить это как событие, откровение.

Но всё, что чувствовала я — опустошение.

А потом мне и вовсе стало смешно. Наверное, от таблетки.

— Ты зря смеёшься, девочка, — наклонился он и приподнял моё лицо за подбородок. — Я только начал.

И он сдержал своё обещание.

Он брал меня на столе, ставил на колени, трахал прижав спиной к стене.

Он словно обезумел, глаза у него горели, член стоял и силы не заканчивались.

Наверное, не будь во мне таблетки, мне пришлось бы совсем туго. Но я просто выполняла его команды и ничего не чувствовала.

Он ушёл, когда забрезжило утро.

Может, он ждал, что я заплачу, буду умолять его остановиться, уговаривать прекратить. Но я смотрела в его ледяные глаза, которые так и не потеплели, и в голове у меня была только детская считалочка:

— Ан. Де. Труа…

Раз, два, три… Я иду в лес…

Четыре пять шесть… Собирать вишни.

Семь, восемь, девять… В мою новую корзину.

Десять, одиннадцать, двенадцать… Все они будут красными.

Ан. Де. Труа…

Глава 25

Когда утром принесли завтрак, я сидела на лавке, кутаясь в одеяло и меня трясло: всё тело невыносимо болело, и холод словно пробирал до костей.

На верёвке сохла постиранная простынь. Её надо было постирать — и я постирала.

И, наверное, надо было поесть, но я не могла. Не могла даже встать. Не могла согреться.

И не могла поднять на него глаза.

— Сверчок?

Я мотнула головой. Это значило: уходи.

Уходи, чёрт побери! Сейчас, насовсем и никогда не возвращайся.

Я принадлежу Уроду. Я буду его женой. И всё, что дорого мне, он рано или поздно уничтожит. Осквернит. Использует, чтобы причинить мне боль.

— Уходи, Захар, — отвернулась я.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь? — спросил он. В голосе звенела тревога.

— У тебя есть ещё? — равнодушно спросила я. Он понял о чём.

— Есть. Но тебе больше нельзя, — ответил он непреклонно.

— Тогда нет. Ты ничем не можешь мне помочь.

Я ждала, когда наконец закроется «кормушка». Но он не уходил. Так и стоял.

— Возьми хотя бы кашу.

Я покачала головой, стянув покрепче края одеяла на груди.

— Она горячая.

Я ответила также: отрицательным движением головы.

— Ты заболела? Тебе нужен врач? Я могу позвать врача, — не унимался он.

— Со мной всё в порядке, Захар, — повернулась я.

Его серые колдовские глаза смотрели озабоченно. И в них было столько участия и столько боли, что я пожалела, что на него посмотрела. Не выдержала и заплакала.

— Малыш, — протянул он руку. Сильную, мужскую, надёжную. — Иди сюда.

Господи! Зачем?! Зачем я ему… такая? Грязная. Использованная. Чужая.

— Настя, — выдохнул он.