Тебя, как первую любовь (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение) - Генрих Волков

Вспомним Ленского и Онегина, Моцарта и Сальери, Гринева и Швабрина...

Вспомним, например, такие строки из романа в стихах:

Я только в скобках замечаю,

Что нет презренной клеветы,

На чердаке вралем рожденной

И светской чернью ободренной,

Что нет нелепицы такой,

Ни эпиграммы площадной,

Которой бы ваш друг с улыбкой,

В кругу порядочных людей,

Без всякой злобы и затей,

Не повторил стократ ошибкой;

А впрочем, он за вас горой,

Он вас так любит... как родной!

Шли годы, круг друзей, добрых приятелей, единомышленников поэта становился все уже и уже. "Иных уж нет, а те далече..." К моменту трагической развязки своей жизни поэт оказался почти в полном одиночестве. Пущин и Кюхельбекер - в ссылке, Пестель и Рылеев - повешены, Дельвиг умер, Нащокин и Чаадаев - в Москве, Соболевский - за границей, с Вяземским и Жуковским отношения в последние месяцы жизни поэта как-то охладились. Одно утешение: во встречах и беседах на исторические и литературные темы с А. И. Тургеневым, с В. Ф. Одоевским, хлопоты с изданием "Современника".

Душу излить было некому.

Вяземский нашел в себе мужество написать после смерти поэта знаменательные строки: "Пушкин не был понят при жизни не только равнодушными к нему людьми, но и его друзьями. Признаюсь и прошу в том прощения у его памяти"25.

"Я УДАРИЛ ОБ НАКОВАЛЬНЮ РУССКОГО ЯЗЫКА...)

...И тяжким, пламенным недугом

Была полна моя глава:

В ней грезы нудные рождались;

В размеры стройные стекались

Мои послушные слова

И звонкой рифмой замыкались.

В гармонии соперник мой

Был шум лесов, иль вихорь буйный,

Иль иволги напев живой,

Иль ночью моря гул глухой,

Иль шепот речки тихоструйной.

(А. ПУШКИН. "РАЗГОВОР КНИГОПРОДАВЦА С ПОЭТОМ", 1824 г.)

Биографов Пушкина всегда поражает, как рано возмужал его гений.

Создается впечатление, будто Пушкин просто родился поэтом, что он сразу, как Афина, античная богиня мудрости, явился миру во всем блеске своего поэтического вооружения. Известный советский писатель и литературовед Юрий Тынянов писал даже, что "у Пушкина не было ученичества в том смысле, как оно было, например, у Лермонтова"26.

Это, конечно, преувеличение. Период ученичества у Пушкина, разумеется, был, только он необычайно сильно сжат во времени. Он начался еще в раннем детстве: ведь Пушкин, по свидетельству его брата Льва, уже на восьмом году жизни "сочинял на французском языке маленькие комедии и эпиграммы на своих учителей"4. Он продолжался и в первые лицейские годы, в стихах того времени звучит подражание и Державину, и Батюшкову, и дяде Василию Львовичу. Но вместе с тем все сильнее пробиваются уже и собственно пушкинские интонации.

Само по себе столь раннее пробуждение призвания у великих поэтов скорее не исключение, а правило. Да и в Лицее с самого первого курса чуть ли не все увлечены поэзией, чуть ли не все пишут стихи.

Пушкин, однако, среди них сразу и первый. "При самом начале - он наш поэт"4, - вспоминал Иван Пущин. Дельвиг и Кюхельбекер предвидели в молодом своем друге будущего гения. Всеобщее увлечение поэзией среди лицеистов подогревалось Пушкиным. А. Д. Илличевский, которого иные ставили в Лицее как стихотворца выше Пушкина, признавался в письме к своему приятелю весной 1812 года, то есть всего через полгода после поступления в Лицей: "Что касается до моих стихотворческих занятий, я в них успел чрезвычайно, имея товарищем одного молодого человека (Пушкина. - Г. В.), который, живши между лучшими стихотворцами, приобрел много в поэзии знаний и вкуса... и, читая мои прежние стихи, вижу в них непростительным ошибки. Хотя у нас, правду сказать, запрещено сочинять, но мы с ним пишем украдкою..."27 Сочинять вскоре было разрешено, более того, "сочинительство" всячески поощрялось. В Лицее выходили рукописные журналы с карикатурами, эпиграммами, рассказами и стихами лицеистов. Составлялись "лицейские антологии" - сборники стихотворений.

С. Д. Комовский вспоминал, что Пушкина не только в часы отдыха, но и в классах, и даже во время молитвы можно было видеть сочиняющим стихи: "...и тогда лицо его то помрачалось, то прояснялось, смотря по роду дум, кои занимали его в минуты вдохновения... от нетерпения он грыз обыкновенно перо и, насупя брови, надувши губы, с огненным взором читал про себя написанное"4.

Подлинная слава Пушкина как поэта зажглась в 1815 году, после прочтения на экзамене в присутствии Г. Р. Державина "Воспоминания в Царском Селе". Маститый поэт и царедворец был в восторге от стихов юного Пушкина, хотел его обнять. "Меня искали, но не нашли", - вспоминал Пушкин.

Вскоре Пушкин уже на дружеской ноге с В. Жуковским, П. Вяземским, П. Чаадаевым, К. Батюшковым. Он с ними - как равный с равными.

Жуковский, бывший в зените своей литературной известности, совершенно очарован встречей с юным Пушкиным и пишет Вяземскому: "Я сделал еще приятное знакомство с нашим молодым чудотворцем Пушкиным.

Я был у него на минуту в Сарском селе. Милое, живое творенье! Он мне обрадовался и крепко прижал руку мою к сердцу. Это надежда нашей словесности. Боюсь только, чтобы он, вообразив себя зрелым, не помешал себе созреть! Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет. Ему надобно непременно учиться и учиться не так, как мы учились! Боюсь я за него этого убийственного Лицея - там учат дурно! Учение, худо предлагаемое, теряет прелесть для молодой пылкой души, которой приятней творить, нежели трудиться и собирать материал для солидного здания! Он истощит себя.

Я бы желал переселить его года на три, на четыре в Геттинген или в какой-нибудь другой немецкий университет! Даже Дерпт лучше Сарского села. Он написал ко мне послание, которое отдал мне из рук в руки, - прекрасное! Это лучшее его произведение! Но и во всех других виден талант необыкновенный! Его душе нужна пища! Он теперь бродит около чужих идей и картин. Но когда запасется собственными, увидишь, что из него выйдет!"28 С этой встречи Пушкин обрел в Жуковском своего духовного отца, наставника и друга на всю жизнь. Василий Андреевич любовно и заботливо следит отныне за каждым шагом Пушкина и всегда готов прийти ему на помощь, дать совет, поддержать, выручить, пожурить, предостеречь, похлопотать. А главное добрая душа Василий Андреевич, одним из первых оценивший Пушкина, всегда сердцем болеет за то, чтобы этот гений развернулся в полную силу, чтобы Сверчок (прозвище Пушкина по литературному обществу "Арзамас") стал Орлом.

Вот образец милейшего письма Жуковского Пушкину:

"Ты уверяешь меня, Сверчок моего сердца, что ты ко мне писал, писал и писал - но я не получал, не получал и не получал твоих писем... Обнимаю тебя за твоего "Демона". К черту черта! Вот пока твой девиз.

Ты создан попасть в боги - вперед. Крылья у души есть! Вышины она не побоится, там настоящий ее элемент! дай свободу этим крыльям, и небо твое. Вот моя вера. Когда подумаю, какое можешь состряпать для себя будущее, то сердце разогреется надеждою за тебя. Прости, чертик, будь ангелом... Быть сверчку орлом и долететь ему до солнца"28.

Факт остается фактом: крупнейшие поэты России склонили свои увенчанные лаврами головы перед юношей Пушкиным, едва только он появился на литературном Парнасе. Не только "старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил".

Василий Жуковский жалуется, что Пушкин "мучит" его "своим даром, как привидение", и в 1820 году Сверчку-Пушкину дарит свой портрет с надписью: "Победителю-ученику от побежденного учителя..."

Николай Карамзин, признанный глава русской литературы начала века, специально приезжает в Лицей в 1816 году, чтобы приветствовать Пушкина: "Пари, как орел, но не останавливайся в полете".

Иван Дмитриев, современник Державина и соперник его по поэтической славе, называет лицейские стихи Пушкина "прекрасным цветком поэзии".

Константин Батюшков, один из создателей русской лирики, перед которым юный поэт благоговел, был потрясен стремительным взлетом пушкинского гения. Прочитав стихотворение "Юрьеву" (1820), где были приводившиеся уже строки:

А я, повеса вечно праздный,

Потомок негров безобразный,

Взращенный в дикой простоте,

Любви не ведая страданий,

Я нравлюсь юной красоте

Бесстыдным бешенством желаний,

Батюшков в порыве восхищения и доброй зависти воскликнул:

- О! как стал писать этот злодей!

Еще раньше князь Петр Вяземский - известный поэт, литературный критик, острослов, ставший вскоре одним из ближайших друзей поэта, писал Жуковскому о "чертенке-племяннике": "Стихи чертенка-племянника чудесно-хороши. В дыму столетий! Это выражение - город. Я все отдал бы за него, движимое и недвижимое. Какая бестия! Надобно нам посадить его в желтый дом: не то этот бешеный сорванец нас всех заест, нас и отцов наших (Вяземский имеет в виду "отцов" по поэзии, то есть, очевидно, Державина, Дмитриева, Батюшкова. - Г. В.). Знаешь ли, что Державин испугался бы дыма столетий? о прочих и говорить нечего"2.