Итальянец - Артуро Перес-Реверте

глазах быструю смену всех «за» и «против». Наконец он сдается:

– Я родился в Венеции.

– Вы серьезно?

– Конечно. – Он зацепляет очки за пуговицу рубашки и показывает на лодки в песке около волнореза. – Я вырос в мастерской, где делали гондолы.

– Гондолы?.. Вы шутите.

– Да нет, так и есть.

Вдоль берега идет моторная лодка. Серая, с британским флагом на борту и четырьмя вооруженными матросами. Бесцеремонно войдя в испанские воды, она медленно лавирует между торговыми судами, стоящими на якоре. Итальянец следит за ней взглядом, пока она не скрывается из виду в направлении порта и Пеньона.

– Настанет день, и все это пройдет, – говорит он. – Я имею в виду, все плохое.

Она с сомнением качает головой:

– Не уверена. Кончается одно, начинается другое.

Он наклоняется и поднимает камешек: круглый, гладкий, отполированный морем. Потом выпрямляется, замахивается и бросает камешек сильным и точным движением – тот подскакивает несколько раз на поверхности воды и лишь затем тонет вдалеке.

– Вы все еще долго здесь будете? – спрашивает она и тут же об этом жалеет.

Итальянец делает неопределенный жест.

– Я не понимаю этого множественного числа… Мой испанский не всегда в полном порядке.

– Я имею в виду вас и ваших товарищей.

Он снова смотрит в море, туда, где корабли. Он молчит и таким образом уходит от ответа.

– Я бы хотел увидеть вас снова, – говорит он наконец, не глядя на нее.

– Чтобы забрать часы.

– Ясное дело.

Неожиданно оба смеются. Весело и открыто. Словно у них появилась общая тайна.

– Могу я называть вас по имени?

– Что ж… Вы же знаете, как меня зовут.

– Но я могу вас так называть? – настаивает он.

– Ну конечно.

– Почему вы мне тогда помогли, Елена?..

Она вдруг успокаивается. Воспоминания приходят ей на помощь, и она чувствует, что владеет собой. По крайней мере, она хозяйка тому, что говорит и чувствует. И сердце бьется в нормальном ритме.

– Вы читали Гомера?

– Не так много.

– Улисс.

– Ах да.

– Я, пожалуй, постарше Навсикаи…

– Кого?

– Это девушка, которую он встретил на берегу.

– Вот оно что.

– Мне побольше лет, чем ей, я же говорю; я была тогда совсем юная, но хорошо помню свои ощущения. Когда я была студенткой, отец велел мне перевести тот пассаж из «Одиссеи», песнь шестая… Когда в море произошло кораблекрушение.

– Понимаю.

– Не думаю. Сомневаюсь, что вы понимаете.

Похоже, теперь смущается итальянец. Он хмурит брови, будто стараясь не потерять лицо, и Елене он снова кажется уязвимым, как в тот день, когда лежал на полу в ее доме и ждал, когда за ним приедут.

– Я знаю, что вы вдова. Что англичане…

Она поднимает руку, прерывая его:

– Я не хочу об этом говорить.

– Простите.

– Вы не имеете права.

– Я сожалею.

Растерянный, он немного отстраняется от нее. Смотрит себе под ноги, будто ищет еще один камешек, чтобы бросить в воду, но вокруг только пустые ракушки, клубки сухих водорослей да сгустки смолы.

– Я должен уехать, – произносит он наконец. – Надолго.

Сердце у нее останавливается. Оно пропускает удар или даже больше. Может быть, два удара.

– Это опасно?

– Возможно… Но если я вернусь, я бы хотел увидеть вас снова.

Он говорит это, пытаясь улыбаться, на лице смешанное выражение уверенности и простодушия.

– Увидеть меня, – шепчет Елена.

– Да.

Темная пустота открывается перед ней и где-то в глубинах ее сознания. Или в глубинах памяти.

– Чтобы забрать часы, компас и глубиномер, – уточняет она, пытаясь поддержать легкомысленный тон.

Он медленно кивает:

– Именно так.

– Предупредите меня заранее.

– Я сообщу… Или другие сообщат.

– Нет, – твердо говорит Елена. – Я знаю, что это такое, когда сообщают другие. В таком случае предпочитаю ничего не знать.

Каждый день из окна своего кабинета Гарри Кампелло видит Трафальгарское кладбище. Когда ему нужно расслабиться или подумать, он спускается, пересекает Европа-роуд и съедает сэндвич, сидя на кладбищенской каменной скамье и слушая пение птиц, у могилы капитана Томаса Нормана, который скончался от ран, полученных в морском сражении на корабле «Марс» 21 октября 1805 года. Кампелло тридцать шесть лет: согласно надписи на надгробной плите, столько же было капитану Норману, умершему после длительной агонии в морском госпитале. Пребывание на кладбище побуждает Гарри задуматься о хрупкости человеческой жизни и человеческих начинаний, особенно в эти времена. К счастью для него, хоть он и участник боевых действий, происходят они не среди дыма и взрывов в морских боях на линии разграничения и не на борту одного из современных судов, пришвартованных в порту, а в кабинете, где рабочая обстановка состоит из стола, двух стульев и стеллажа с архивными документами; на главной стене, по обе стороны от портрета короля Георга VI, красуются две географические карты с таинственными пометками, смысл которых известен только самому Гарри: одна – карта колонии, другая – карта бухты, включая Пеньон и Альхесирас.

У могилы капитана Нормана Гарри Кампелло сидит без пиджака, ослабив узел галстука, расстегнув рубашку и сдвинув на затылок шляпу; он курит сигарету, глядя, как птицы клюют последние крошки от его сэндвича с сыром и сладким перцем, которые он им набросал. Он поднимает глаза и видит за оградой своего помощника Ассана Писарро, застывшего в позе почтительного ожидания, пока Кампелло не обратит на него внимание; Писарро рыжий, веснушчатый, очень худой, и у него нервные руки.

– Чего тебе, Ассан?

– Ростбиф готов, комиссар.

– Я тебе тысячу раз говорил, чтобы ты не называл меня комиссаром на улице.

Помощник озирается. Одно веко у него полуприкрыто из-за шрама, который проходит через бровь. В стычке с контрабандистом табака за пару лет до войны Ассан едва не остался кривым на один глаз. Впрочем, другому участнику драки пришлось гораздо хуже: на него надели