Ленинский. Неизбежность бури. - Василий Александрович Бурцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пап, где мама? – закашлялась. Отец молчал, не в силах отвечать. – Пап, ты не плачь, я пойду вместе с мамой, она ждет меня. Просто помни нас, не забывай. Мы любим тебя. И будем тебя ждать там.
Зорин посмотрел в ее глаза. Взгляд вмиг повзрослевшего ребенка был серьезен, как и тогда.
– Нет, мы уйдем вместе, только подождите меня. – Слезы заливали глаза.
И детская ручка обмякла, перестала дрожать. Глаза застыли, уставившись в пустоту. Зорин зарычал, забился в ярости и отчаянии. Еще очень долго, даже после того, как от усталости и изнеможения на смену ярости и отчаянию пришла пустота, он долго лежал неподвижно, надеясь, что это хрупкое здание наконец рухнет и прикончит его. Но нет, смерть не приходила, не торопилась она к нему. Пролежав бог знает сколько времени, он вдруг заметил плюшевого мишку – Тобика, любимую игрушку Василисы, с которой она никогда не расставалась. В тот момент в нем что-то проросло, какое-то новое чувство, никогда не посещавшее его до той минуты, а следом проснулась ненависть. Не было других эмоций, только сухая, лишенная оттенков, черная ненависть. Он должен жить и отомстить тому, кто во всем этом виновен. Или хотя бы постараться. Протянув руку, Зорин вытянул Тобика из-под тела дочери, оторвав зацепившуюся левую лапу. Пошарив по квартире, нашел обгоревшую фотографию, чудом уцелевшую. Фотографию жены почему-то найти не смог. Со временем он забыл ее лицо.
Закинув в обнаруженный тут же рюкзак Василисин набор для чаепития, Зорин собирался было уходить, но остановился в дверях и оглянулся. Просто так уходить было нельзя. Анатолий снял с шеи серебряную цепь с православным крестом и повесил ее на прут арматуры, торчащей над завалом. Тут же нашедшейся какой-то тряпицей привязал перпендикулярно арматуре ножку стула, так что получилось наподобие креста над могилой.
– До встречи, мои родные, мы скоро увидимся, – произнес почти неслышным голосом Зорин и, пошатываясь, спустился в темный провал многоэтажки.
***
На карнизе 16 этажа за мутным грязным стеклом сидит мудрая черная птица. Сквозь слегка колышущуюся от сквозняка занавеску ей было видно, как в глубине комнаты над детским столиком с пластиковой чашечкой в руках неподвижно сидит сутулая фигура. Сидит и даже, кажется, будто не дышит. Глаза уставились на плюшевую игрушку, но словно не видят ее, смотрят сквозь.
«Ка-а-ар-р-р-р-р», – встрепенулась ворона, захлопав крыльями, улетела прочь.
***
«Ка-а-ар-р-р-р-р».
Громкое карканье воронья и задорное хлопанье крыльев вернули Зорина в реальность. Вырвали из плена горьких воспоминаний. Как раз вовремя. Краем уха можно было различить лязг металла об асфальт. Лейтенант быстро собрал чайный набор, закинул его в верхний ящик трельяжа и перешел на кухню. Со стороны проспекта, петляя между остовами ржавых машин, двигалась бронированная коробочка. К антенне БМД крепилось и теперь при движении развевалось полотнище российского флага, а ниже флаг ВДВ – красная звезда, запутавшаяся в стропах купола парашюта, расположенного посередине, и транспортные самолеты по сторонам на фоне сине-зеленых полос. Это был БМД-2 полицейской общины. Пора было спускаться, если не хотел пропустить попутку.
Глава 5
Занимался рассвет. Красное холодное солнце медленно старалось занять свое место на небе. Сквозь рваные дыры облаков его нежно-розовые косые лучи, словно от далекого и мощного прожектора, упирались в предрассветный туман, расстилающийся над землей. Давно ставшие привычными глазу, преимущественно серо-ржавые краски города теперь приобретали розовые оттенки. Верхняя прозрачная дымка тумана сплошь преобразилась розовым цветом и издали стала напоминать сладкую сахарную вату.
Командир не существующего теперь взвода БМД-26, капризами судьбы ставших единственными уцелевшими боевыми машинами после того, как крылатые ракеты сравняли с землей место дислокации не существующей ныне 31-й гвардейской отдельной десантно-штурмовой бригады ВДВ, старший лейтенант Сергей Герасимов сидел на своем привычном месте, на правом борту машины, прислонившись к башне спиной. Его выцветший, бывший когда-то черным танковый шлем сдвинут на затылок, оголяя короткие, слегка волнистые светлые волосы с небрежной косой челкой. Его могучую фигуру, выделяющуюся на фоне остального десанта, обтягивает камуфляжный комбинезон серо-коричневого цвета. На ногах черные ботинки с высоким берцем на шнурках. Поверх комбеза надет бронежилет с защитным нагрудником и модульным жилетом-разгрузкой. На левой стороне груди к разгрузке крепится штык-нож, прямо на груди бинокль. На левом плече закреплен противогаз. На поясе в черной кожаной кобуре ПМ и два запасных магазина к нему. Автомат АК-74 со сложенным прикладом лежит на коленях, отбрасывая светло-розовые блики вороненым стволом, подпрыгивая в такт движению боевой машины. Серые глаза внимательно осматривали ближайшую, прилегающую к маршруту территорию. Легкие совершали глубокий вдох, всасывая горький табачный дым сигареты, услужливо поднесенной к губам кистью правой руки, на которую надета кожаная перчатка без пальцев.
Справа в ряд сидят еще трое бойцов. С другого борта сидят четыре человека. Все бойцы вооружены автоматическим оружием – старым добрым АК-74, и один с СВУ (ОЦ-03)7.
Память из раза в раз возвращала его в ту теплую летнюю ночь, когда взвод старшего лейтенанта Герасимова, состоящий из четырех БМД-2, замыкал двигающуюся на марше после долгих учебных маневров колонну…
***
Бригада почти в полном составе возвращалась с учебных маневров, продлившихся несколько месяцев. По этому случаю, надо сказать, настроение у всех было приподнятым. Поэтому когда на крутом подъеме последняя машина взвода зацепила предыдущую, оборвав траки обоим, то у меня не то что желания ругаться не возникло, даже наоборот, захотелось помочь. Доложив командиру о происшествии, я отправил в расположение две другие машины взвода вместе с колонной, а сам, спешившись со своей машины, остался с обездвиженными БМД-2, которых мы между собой прозвали «будками» из-за их формы.
Стояла глубокая ночь, темно – хоть глаз выколи. Пахло пылью и чем-то сладко-цветущим. Дул теплый ветер, шумно шелестя листвой в кронах низких придорожных деревьев, иногда принося из оврага прохладу. В высокой траве сверчки исполняли свои стрекочущие песни. Я размял затекшие за время марша мышцы и закурил. Метрах в сорока впереди, на подъеме с крутого оврага застыли две «будки». Вокруг них кружился
