Мы искали друг друга - Сергей Щипанов

Алла оббежала стройку в десять минут. «Гиды» едва поспевали за ней. Закончив осмотр, Алла направилась к «пифагорейцам».

— Привет, мальчики!

Студенты стояли живописной группой, опирались на лопаты — ни дать, ни взять, картина на тему трудовых будней строителей БАМа. Были они черны от загара и копоти, в пропыленных, заляпанных цементом рабочих штанах, по пояс голые, на щеках — пятидневная щетина. «Мальчики» вразнобой ответили на приветствие гостьи, поглядывая с нескрываемым любопытством на киношницу. Алла достала из кармана пачку «Примы» и спички, прикурила по-мужски, прикрывая ладонью пламя от ветра, чем озадачила студентов. По их разумению такой яркой женщине, представляющей здесь «волшебный мир кино», приличествовали сигареты класса не ниже «Мальборо», и уж во всяком случае, не такая дешевая дрянь, что смолила Алла.

— Мы делаем кино о стройотрядах, — начала объяснять помреж, убирая пальцем табачные крошки с губы.

— Художественное? — поинтересовался кто-то из математиков.

— Документальное. Нам вас рекомендовали… — Кто рекомендовал, она не уточнила. — Ваш отряд называется «Пифагор»? Хорошее название, подойдет. Значит, завтра и начнем. С утра. Просьба не наряжаться, и вообще, марафет не наводить. Вы нужны нам именно такие, как сейчас. Понятно?

Помреж обращалась со студентами, как со своими подчиненными. Не удосужилась даже поинтересоваться, желают ли они, собственно говоря, участвовать в затее киношников.

Впрочем, студенты были совсем не против. Сняться в кино? Почему бы нет. Разнообразие, какое-никакое, к тому же, обещали заплатить, а рубль, он никогда лишним не бывает.

Перед съемкой Георгич собрал студентов. Объяснил задачу.

— … Запомните два главных правила. Первое: не пытаться играть, изображать что-то. Делайте все, как всегда. Второе: не смотреть в камеру. Кто будет таращиться в объектив — получит от Аллочки по лбу.

Помреж сделала страшное лицо: пощады не ждите.

Оказалось, это чертовски трудно, «не замечать» камеру. И не пытаться актерствовать. Несмотря на грозное предупреждение, «пифагорейцы», нет-нет, оглядывались на оператора, делали умные лица, или изображали ненатуральные улыбки, слишком картинно размахивали лопатами. Аллочка подбегала, кричала на нерадивых «актеров», грозила кулаком, ругалась матом:

— Стоп!..! Куда смотришь!! А ты?! Убери сейчас же с лица улыбку идиотскую. И ты, тоже. Вы что, нарочно… мать! Сколько можно повторять: делайте все, как обычною. Нечего… клоунов из себя корчить!

Георгич не вмешивался, сидел в тенечке, под зонтиком, насвистывал что-то, барабанил пальцами по колену. Знал старый кинематографический волк: привыкнут — перестанут обращать внимание на оператора с камерой, а пока пусть им Аллочка мозги вправит.

Оператор Алик не торопился пускать камеру, дабы не расходовать понапрасну пленку, примеривался с разных ракурсов, ждал команды Георгича.

Во второй половине дня, когда жара достигла пика, когда все живое благоразумно попряталось от солнца по щелям и норам, когда строители, устроившись под навесом, предавались фиесте (по-восточному — кейфовали, а по-русски — гоняли лодыря), подъехал и разгрузился самосвал с горячим асфальтом. Нашел, гад, время! Пришлось студентам взяться за лопаты и идти туда, где и вовсе сущий ад — и сверху жарит, и снизу. Тут-то им стало не до кино, чем немедленно воспользовался Георгич, дав Алику команду снимать.

Процесс, как любил выражаться новоиспеченный генсек, пошел. Снимали сразу с двух точек: Алик и его помощник знали свое дело. Студенты послушно вкалывали, не за страх — за совесть, матерились только сквозь зубы: сюда бы их, начальников долбанных, в это пекло… Злой оскал придавал лицам «пифагорейцев» дополнительный колорит; кадры получились — то, что надо.

В последующие дни снимали не только работу, но и бытовуху: вагончики, со всем их содержимым, включая тараканов (Алик умел снимать и насекомых). Рыжие бестии позировали охотно: грозно шевелили усами, бегали по столу, набрасывались на специально рассыпанные крошки сладкой булки.

Студенты тоже вошли во вкус: в бытовой сцене сняться — с нашим удовольствием, всегда, пожалуйста. Тем более, что снимали днем, в рабочее время. Георгич объяснил: вечером не получиться из-за недостаточного освещения, но на экране вагончик и обстановка в нем будут смотреться как если бы на улице сумерки уже наступили. А еще режиссер сказал: нужна изюминка; тараканы не в счет, — этим никого не удивишь, — так, вторым планом пойдут.

Георгич прошелся по вагончикам, увидел Лехину гитару.

— Чья?

— Лехи, — ответил за приятеля Макс, и добавил. — Он у нас бард.

— Да? — заинтересовался Георгич. — Кто Леха?

— Я, — отозвался Трофимов.

— А ну, давай, спой что-нибудь свое.

— Да я, не очень…, - замялся Леха.

— Давай, давай.

Трофимов спел одну из стареньких. Про горы.

— А еще. Что-нибудь «стройотрядовское» есть?

— Ну, есть, вообще-то… Вот, самая свежая.

Леха запел: «Ледники пламенеют кострами…».

Концовка песни вызвала одобрительную улыбку режиссера.

— Ну-ка, еще раз. Про комаров и начальство.

— Донимает нас гнус: комары и начальство.

Крови жаждут и пьют

Ведь! Но нам наплевать.

Их имеем в виду, целиком и

Отдельно, по части.

Нас послали сюда, и мы тоже их вправе послать.

— Пойдет, — сказал Георгич. — Вставим в фильм, только рифму, кое-где подправим.

— Ну, да, — возразил бард, — а потом декан мне: кого ты собрался послать? И — под зад коленом.

— Не бойся. Обещаю, никто тебя пальцем не тронет. Не те времена сейчас.

По задумке Георгича песня, в основном, будет идти за кадром: Леха поет, остальные сидят, слушают. Камера берет их лица: насмешливые, задумчивые, безразличные… в общем, у кого какое получится. Причем, исполнять Леха может что угодно, все равно песню отдельно запишут, в студии.

Когда снимали этот эпизод, все сидели свободно, покуривали, негромко переговаривались, анекдоты рассказывали. На камеру уже не смотрели — успели привыкнуть.

А Макс замечтался, на минуту забыл про съемку, и Леху не слушал, был где-то далеко. Алик подал знак помощнику: возьми этого крупным планом.

О чем думал тогда Макс, бог его знает — он и сам не помнил. Главное — в кадре смотрелся.

— У тебя фотогеничная внешность, — сказала Максу помреж.

Макс не заметил, как сделался центральной фигурой, попал, так сказать, на главную роль. Аллочка, вслед за оператором, выбрала для крупного плана именно его. Режиссер не возражал, более того, предложил Максиму «роль с текстом»: что-то вроде интервью. Конечно, волновался Макс ужасно — шутка ли, отвечать на вопросы, когда камера на тебя одного нацелена. Сто потов с него сошло — легче, оказалось, лопатой асфальт разгребать, чем сняться в эпизоде, который, как ему объяснили, займет не более десяти минут экранного времени.