Двести встреч со Сталиным - Павел Журавлев

<…> После заседания И.В. Сталин пригласил всех присутствовавших к себе на дачу.

Был прохладный сентябрьский вечер. Перед нами предстал одноэтажный, окруженный со всех сторон густыми фруктовыми деревьями дом. Сталин пригласил в столовую, очень просто и скромно обставленную. Наше внимание привлек большой красивый камин, в котором, потрескивая, горели дрова. Сталин подошел к камину, подложил березовых дров, и вскоре пламя осветило всю комнату. Я засмотрелся и не заметил, как все сели за стол, осталось лишь свободное место рядом со Сталиным. Заметив мое смущение, хозяин дома пригласил сесть с ним рядом.

На стол поставили три супницы – с картофельным супом, бульоном и украинским борщом. Сталин первый налил себе картофельного супа и пригласил отведать, что кому нравится. Я взял тарелку и налил себе картофельного супа. Сталин в шутку сказал, что украинцы обязательно выберут борщ. Так и получилось.

Обед длился около трех часов. Было произнесено много тостов.

И.В. Сталин был приветливым и заботливым хозяином. Он спросил, сколько мне лет. «Тридцать пять», – ответил я. Сталин подробно интересовался положением дел в Белорусской ССР. А мне особенно запомнился рассказ о посещении им Белоруссии во время войны с белополяками. Сталин прекрасно отзывался о белорусском народе, высоко ценил революционные традиции белорусских рабочих.

После обеда все пошли смотреть фильм «Трактористы», и только под утро я вернулся в гостиницу.

17 сентября 1939 года в два часа ночи мы выехали на границу в штаб командующего Белорусским военным округом Михаила Прокофьевича Ковалева. Войска заняли исходные позиции. В 5.40 утра они перешли белорусско-польскую границу; организованного сопротивления им не было оказано.

К.В. Киселев. Записки советского дипломата.

Политиздат. М., 1971. С. 28–30.

По возращению из Германии, вечером, только я с вокзала приехал домой, позвонил Поскребышев и предложил сейчас же приехать в Кремль.

У Сталина в кабинете был народ. Шло обсуждение каких-то вопросов. Он поздоровался и пошутил:

– Значит, вас прямо с корабля на бал, посидите, послушайте. Мы скоро кончаем и тогда поговорим с вами. Через некоторое время он предложил подробно рассказать о поездке. Слушали очень внимательно, не перебивая.

Я не скрыл, что в нашей авиационной группе были разногласия. Наши военные руководители считали, что немцы обманывают нас, втирают очки, показывают старье. Что самолеты «мессершмитт», «юнкерс» и другие – это устаревшие, не современные машины, а что с современной техникой нас не познакомили. Работники промышленности, наоборот, считали, что такие самолеты, как истребители «мессершмитт», бомбардировщики «юнкерс», – сегодняшний день немецкой военной авиации. Правда, и нас смущало то, что если эта техника современная, то почему ее нам показывают. Однако мы твердо считали, что технику эту надо закупить и как следует изучить.

Сталин очень интересовался вооружением немецких самолетов: стрелково-пушечным, бомбовым, а также сравнением летно-технических данных с нашими машинами аналогичных типов.

Разговор затянулся до поздней ночи и закончился уже на квартире у Сталина за ужином.

А.С. Яковлев. Цель жизни.

Политиздат, М., 1987. С. 150.

Мне хорошо запомнился случай, когда на просьбу увеличить ПВО на кораблях мне ответили:

– Воевать будем не у берегов Америки… Все это объясняется, как мне кажется, тем, что недооценивалась опасность для кораблей с воздуха. <…>

Вместе с тем у Сталина было особое, трудно объяснимое пристрастие к тяжелым крейсерам. Я об этом узнал не сразу. На одном из совещаний я сделал несколько критических замечаний по проекту тяжелых крейсеров. Когда мы вышли из кабинета, руководящий работник Наркомсудпрома A.M. Редькин предупредил меня:

– Смотрите не вздумайте и дальше возражать против этих кораблей. – И доверительно пояснил, что Сталин не терпит малейших возражений против тяжелых крейсеров.

Об увлечении И.В. Сталина линкорами я знал и раньше. Однажды осенью 1939 года мы были у него на даче. Помнится, из Таллина приехали К.А. Мерецков и И.С. Исаков. Когда официальная часть разговора окончилась, за ужином зашла речь о Балтийском театре. Я высказал свое сомнение относительно линкоров – не о том, нужны ли в принципе такие корабли, а конкретно, следует ли их строить для мелководного Балтийского моря, где линкоры легко могут подрываться на минах.

Сталин встал из-за стола, прошелся по комнате, сломал две папиросы, высыпал из них табак, набил трубку, закурил.

– По копеечке соберем деньги, а построим, – чеканя каждое слово, проговорил он, строго глядя на меня. Я подумал, что у него есть какие-то свои планы, делится которыми он не считает нужным.

Возможно, так оно и было.

Выполнение большой судостроительной программы началось в 1937–1938 годах. Проектирование и закладка кораблей велись в чрезвычайно быстром темпе. Еще больший размах дело приобрело в 1939 году. Сотни заводов работали на Наркомат судостроения, изготовляя механизмы и вооружение. Но для вступления в строй крупного корабля требовалось примерно три-пять лет.

Н.Г. Кузнецов. Накануне.

Воениздат. М., 1969. С. 284–285.

…Однажды меня позвал к себе в кабинет один из руководителей наркомата и сообщил:

– Вас вызывают в Кремль, к Сталину.

Новость неожиданная… И.В. Сталина я до этого видел только на расстоянии. Это было на Красной площади, где он приветствовал демонстрантов. И лишь однажды – в президиуме торжественного заседания в Большом Кремлевском дворце, куда меня пригласили вместе с другими представителями предприятий и учреждений, в том числе и научных.

В считаные минуты я прибыл в Кремль.

В приемной, рядом с кабинетом Сталина, находился невысокий подтянутый человек. Я представился. В ответ он сказал:

– Поскребышев. Это был помощник и секретарь Сталина. Он вошел в кабинет и доложил о моем приходе.

И вот я в кабинете Сталина. Спокойная строгая обстановка. Все настраивало только на деловой лад. Небольшой письменный стол, за которым он работал, когда оставался в кабинете один. И стол побольше – для совещаний. За ним в последующем я буду сидеть много раз. Здесь обычно проводились заседания, в том числе и Политбюро.

Сталин сидел за вторым столом. Сбоку за этим же столом находился Молотов, тогдашний народный комиссар иностранных дел, с которым я уже встречался в наркомате.

Сталин, а затем Молотов поздоровались со мной. Разговор начал Сталин:

– Товарищ Громыко, имеется в виду послать вас на работу в посольство СССР в США в качестве советника.

Откровенно говоря, меня несколько удивило это решение, хотя уже тогда считалось, что дипломаты, как и военные, должны быть готовы к неожиданным перемещениям. Недаром ходило выражение: «Дипломаты как солдаты».

Сталин кратко, как он это хорошо умел делать, назвал области, которым следовало придать особое значение в советско-американских отношениях.

– С такой крупной страной, как Соединенные Штаты Америки, – говорил он, – Советский Союз мог бы поддерживать неплохие отношения, прежде всего с учетом возрастания фашистской угрозы. Тут Сталин дал некоторые советы по конкретным вопросам. Я их воспринял с большим удовлетворением. Молотов при этом подавал реплики, поддерживая мысли Сталина.

– Вас мы хотим направить в США не на месяц и, возможно, не на год, – добавил Сталин и внимательно посмотрел на меня.

Сразу же поинтересовался:

– А в каких вы отношениях с английским языком? Я ответил:

– Веду с ним борьбу и, кажется, постепенно одолеваю, хотя процесс изучения сложный, особенно когда отсутствует необходимая разговорная практика. И тут Сталин дал совет, который меня несколько озадачил, одновременно развеселил и, что главное, помог быть мне менее скованным в разговоре. Он сказал:

– А почему бы вам временами не захаживать в американские церкви, соборы и не слушать проповеди церковных пастырей? Они ведь говорят четко на чистом английском языке. И дикция у них хорошая. Ведь недаром многие русские революционеры, находясь за рубежом, прибегали к такому методу совершенствования знаний иностранного языка.

Я несколько смутился. Подумал, как это Сталин, атеист, и вдруг рекомендует мне, тоже атеисту, посещать американские церкви? Я едва не спросил: «А вы, товарищ Сталин, прибегали к этому методу?» Но удержался и вопроса не задал <…>. Я, как говорят, сам себе язык прикусил и хорошо сделал. Конечно, услышав такой вопрос, Сталин, наверно, превратил бы свой ответ в шутку, он в аналогичных случаях нередко прибегал к ней, как я убеждался впоследствии. Но тогда, в ту первую встречу, искушать судьбу мне не хотелось.