Поэтический язык Иосифа Бродского - Людмила Владимировна Зубова

представленный в поэмах «На Красном коне», «Переулочки», «Молодец», «Поэме воздуха», во многих стихах. Сюжетное вознесение «Новогоднего» Бродский видит в фонетике, семантике цветаевских слов, синтаксисе, например, говорит о том, что синонимическое перечисление подобно восхождению по ступеням.

Влияние Цветаевой на Бродского не могло не отразиться в прямых и косвенных перекличках с ней и за пределами его специальных работ о Цветаевой. Так, например, можно видеть прямую производность высказывания Бродского «Отношения с пространством основывались на ширине шага» в «Предисловии к антологии русской поэзии XIX века» (Бродский, 2001: 98) от стихотворения Цветаевой «Ода пешему ходу». Когда Бродский писал эссе «Полторы комнаты» по-английски, он повторил тезис Цветаевой о всеязычности того света: «Теперь они [родители] должны быть всеязычны»[102] (Бродский, 1999: 322). Тот же тезис приводится в «Письме Горацию».

Несомненно, что, когда Бродский пишет о Цветаевой, он в большой степени находится под ее влиянием. Именно в текстах о Цветаевой – интенсивнее, чем в текстах о других авторах, – сосредоточены музыкальные образы и метафоры, что было свойственно и самой Цветаевой, музыкально одаренной и музыкально образованной. Бродский вторит Цветаевой в том, что он и, более того, всякий поэт, пишет по слуху,

Ибо искусство, поэзия в особенности, тем и отличается от всякой иной формы психической деятельности, что в нем всё – форма, содержание, и самый дух произведения – подбираются на слух (Бродский, 1999: 150),

но тут же он говорит и о других каналах восприятия мира, в частности, о «душевной оптике».

Поэтика Цветаевой, основанная на логике семантического уподобления и расподобления фонетически похожих слов, часто однокоренных, на логике созвучий с минимальными переходами от одного слова к другому, сказалась и на стиле Бродского в работах о Цветаевой, например:

Начало преобладания звука над действительностью, сущности над существованием (Бродский, 1999: 134);

Отсюда – стремление к отречению от себя, к отрешенности от всего земного (Бродский, 1999: 150);

И далее, с горечью и гордостью патриота (Бродский, 1999: 162);

безадресность и безрадостность пригорода (Бродский, 1999: 176);

непереносимость и непроизносимость этой высоты (Бродский, 1999: 182).[103]

О таком принципе построения текста Бродский говорил:

Фраза строится у Цветаевой не столько по принципу сказуемого, следующего за подлежащим, сколько за счет собственно поэтической технологии: звуковой аллюзии, корневой рифмы, семантического enjambement, etc. То есть читатель все время имеет дело не с линейным (аналитическим) развитием, но с кристаллообразным (синтетическим) ростом мысли. Для исследователей психологии поэтического творчества не отыщется, пожалуй, лучшей лаборатории: все стадии процесса явлены чрезвычайно крупным – доходящим до лапидарности карикатуры – планом (Бродский, 1999: 130).

Заметим, что в примере со словами отречение и отрешенность можно видеть результат усвоения тех различий между значениями слов отречение и отрешение, которые устанавливала Цветаева:

Отрешение, вот оно мое до безумия глаз, до обмирания сердца любимое слово! Не отречение (старой женщины от любви, Наполеона от царства!), в котором всегда горечь, которое всегда скрепя сердце, в котором всегда разрыв, разрез души, не отречение, которое я всегда чувствую живой раной, а: отрешение, без свищущего ч, с нежным замшелым ш – шелест монашеской сандалии о плиты, – отрешение: листвы от дерева, дерева от листвы, единственное, законное распадение того, что уже не вместе, отпадение того, что уже не нужно, что перестало быть насущностью, т. е. уже стало лишнестью: шелестение истлевших риз («Кедр». Цветаева, 1994-б: 260).

Бродский настолько проникает во внутренний мир Цветаевой, что позволяет себе говорить о психологических импульсах ее творчества (в современном литературоведении это уже не принято):

Однако главной причиной, побудившей ее растянуть enjambement на три строки, была не столько опасность клише, таившаяся (при всей ироничности тона) в словосочетании «новое место», сколько неудовлетворенность автора заурядностью рифмы «кровом – новом» (Бродский, 1999: 155).

При всем проникновении в сущность творчества Цветаевой Бродский должен был во многом преодолеть прямую зависимость от любимого автора.

В Цветаевой Бродский видел в первую очередь то, чего он хотел от поэзии сам – может быть, из осторожности, чтобы не повторить пройденное. Но вместе с тем, вчитываясь в нее, намечал ориентиры для себя.

Сдержанность Бродского в его поэзии в значительной степени опирается на «повышенный эмоциональный тонус Цветаевой»: он как будто старается тихим голосом сказать то, что прокричала Цветаева, переступившая через порог читательского восприятия. Бродский же, в отличие от многих читателей, оказался готов к пониманию ее текстов. Если Цветаева, по словам Бродского, «голос трагедии», то сам Бродский во многом – приёмник, воспроизводящий этот голос через расстояние в полстолетия. Но в своих стихах он противопоставляет экзальтированности Цветаевой то ворчание, то иронию, то грубости. Если, как написано в эссе «Об одном стихотворении», для Цветаевой характерны причитание, вопль, рыдание, «ощущение ‹…› о чем бы ни шла речь, заведомой оплаканности» (Бродский, 1999: 151), то преимущественная тональность Бродского в его поэзии соответствует ситуации глубокого вздоха после (или вместо) рыдания, когда глаза сухи, зрение и слух обострены и «душевная оптика» автора позволяет воспринимать мироздание через трагедию, как через увеличительное стекло, – пронизывая ее и видя пространство за ее пределами.

В текстуальных перекличках с Цветаевой, например в «Представлении», Бродский показывает, что все стало еще хуже, чем видела Цветаева. Но при этом Бродский, восхищенный отказом Цветаевой от безумного мира, сам от этого мира вовсе не отказывается и при всем его пессимизме не соглашается на отчаяние:

Но пока мне рот не забили глиной,

из него раздаваться будет лишь благодарность

(III: 191).

И это, пожалуй, самое существенное в полемике Бродского с Цветаевой. Она же в эссе «Искусство при свете совести» и писала:

Один прочел Вертера и стреляется, другой прочел Вертера и, потому что Вертер стреляется, решает жить. Один поступил, как Вертер, другой, как Гёте («Искусство при свете совести». Цветаева, 1994-б: 352).

Позицию Бродского логично назвать мужественной. Умению взлетать ввысь с самого дна он учится у Цветаевой.

Цветаева же во многом оказывается понятнее современному читателю благодаря не только исследовательским эссе, но и собственной поэзии Бродского с его более резким переключением стилистических регистров, более очевидным смешением жанров, более выраженным антипафосом. В конце концов, благодаря тому пространству, куда речь завела Бродского.

Литература

Айзенштейн, 1997 – Айзенштейн Е. После «Вершины великого треугольника» Иосифа Бродского // Звезда. СПб., 1997. № 5. С. 219–225.

Артемова, 2007 – Артемова С. Ю. По ту сторону добра и зла: диалог И. Бродского с М. Цветаевой // Добро и зло в мире Марины Цветаевой: Сборник докладов. Ред. Л. А. Викулина. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2007. С. 433–438.

Ахапкин, 2001 – Ахапкин Д. Марина Цветаева и Иосиф Бродский: логика метафорического развития // Марина Цветаева: Личные и творческие встречи, переводы ее сочинений. Отв. ред. О. Г. Ревзина. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2001. С. 220–225.

Бетеа, 1994 – Bethea D. Josef Brodsky and the Creation of Exile. Princeton, Princeton University Press, 1994. 317 p.

Бродский, 1998 – Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Независимая газета, 1998. 327 с.

Бродский, 1999 – Бродский И. Сочинения Иосифа Бродского: В 8 т. Сост.: В. П. Голышев, Е. Н. Касаткина, В. А. Куллэ. Общ. редакция: Я. А. Гордин. СПб.: Пушкинский фонд, 1998–2001. Т. V. СПб., 1999.

Бродский, 2000-б – Бродский И. Большая книга интервью. Сост. В. Полухиной. М.: Захаров, 2000. 704 с.

Бродский, 2001 – Бродский И. Сочинения Иосифа Бродского: В 8 т. Сост.: В. П. Голышев, Е. Н. Касаткина, В. А. Куллэ. Общ. редакция: Я. А. Гордин. СПб.: Пушкинский фонд, 1998–2001. Т. VII. СПб., 2001. 344 с.

Будыко, 1990 – Будыко М. И. Рассказы Ахматовой // Об Анне Ахматовой. Стихи, эссе, воспоминания, письма. Сост. М. М. Кралин. Л.: Лениздат, 1990. С. 461–506.

Викулина, 2002 – Викулина JI.A. «След» цветаевского «Крысолова» в поэме-мистерии И. Бродского «Шествие» // На путях к постижению Марины Цветаевой: Девятая цветаевская международная научно-тематическая конференция (9–12 окт. 2001 г.): Сборник докладов. Отв. ред. О. Г. Ревзина. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2002. С. 195–205.

Егоров, 2013-а – Егоров А. А. Мотивы пения и образ певца-стихотворца как метафорическое отражение творческих установок И. А. Бродского и М. И. Цветаевой // Материалы Международного молодежного научного форума «ЛОМОНОСОВ-2013» http://lomonosov-msu.ru/rus/archive.html.

Егоров, 2013-б – Егоров А. А. Сравнительное изучение творчества И. А. Бродского и М. И. Цветаевой: тенденции и перспективы (методологический аспект) // Наука, образование, общество: тенденции и перспективы: Сборник научных трудов по материалам Международной научно-практической конференции 31 августа 2013 г. В 3 частях. Часть I. М.: АР-Консалт, 2013. С. 38–43.

Захарьян, 2005 – Захарьян Н. А. М.