Рабыня Малуша и другие истории - Борис Кокушкин

Мария Игнатьевна взялась было за фотографию, чтобы освободить ее из уголков, но вдруг остановилась.

– Знаешь что, девочка? Не стоит тебе брать фотографию Саши. Прежде всего, здесь изображены враги новой власти. Увидят – начнутся расспросы-допросы: кто здесь, почему хранишь? Беды не оберешься. И потом, Капитону будет не очень приятно, что ты хранишь память об Александре. Пойми меня правильно, деточка…

– Я понимаю. Вы правы…

– Кстати, у Капитона есть фотографическая карточка, где он заснят в форме?

– Ой, он показывал мне. Сидит, руки сложил, в папахе – такой смешной…

– Скажи ему, чтобы он ее уничтожил, а лучше отдал нам. Мы сохраним и будем время от времени вспоминать о вас.

– Хорошо, я обязательно скажу…

Через четыре дня в дом, где жила Мария Игнатьевна с Аглаей, прискакал поручик Афанасьев с денщиком полковника.

– Васечка, что случилось? – встревожилась женщина.

– Не волнуйтесь, пожалуйста, – начал ее успокаивать он. – Владимир Георгиевич жив и здоров и велел вам кланяться.

– Ну, слава Богу! Как там дела на Перекопе?

– Откровенно говоря, хорошего мало. Испытываем недостаток в патронах, снарядах, но пока держимся. Правда, уже подготовлен приказ об отходе в Севастополь. – Да что же это такое! Неужели на этих красных нет никакой управы?

В ответ поручик только пожал плечами.

– А ты здесь по делам или как? – продолжала допытываться Мария Игнатьевна. – Я послан господином полковником специально, чтобы помочь вам перебраться в Севастополь. Квартирьеры туда уже посланы.

– Опять бежать! – вздохнула Мария Игнатьевна. – Когда это только кончится?

– Судя по всему, уже скоро, – вздохнул Васечка.

– Вам-то, молодым, все это – приключения своего рода, – заворчала Мария Игнатьевна. – А нам-то каково в нашем возрасте? Мотаться по всей стране, не имея своего угла, где можно преклонить голову и жить в покое…

– Что делать? Ситуация!..

– Ситуация! Проворонили, профукали страну, а теперь плечиками пожимаем. Ситуация, дескать! Раньше-то куда глядели, служивые? Клятву-то надо было давать империи, а не душке Николеньке с его полоумным Распутиным.

И уже успокоившись, она взяла под локоть молодого человека:

– Извините, Васечка, нервы уже не выдерживают.

– Да я все понимаю, – пробормотал он, опустив голову. В таком состоянии он еще не видел обычно сдержанную и спокойную жену полковника.

– Простите, мой друг, – еще раз извинилась женщина, окончательно успокоившись. – Когда мы идем в очередной отступ?

– Да как соберетесь, так и двинемся…

– Что там собираться? Мы почти ничего и не распаковывали. Привычка уже выработалась – постоянно нестись куда глаза глядят. Завтра будем готовы.

– А я пока поищу бричку или телегу какую-нибудь…

– Спасибо тебе, голубчик, за заботу о нас.

– Ну, что вы, мадам, – зарделся Васечка. – Не стоит благодарности…

На другой день, погрузив чемоданы и узлы на татарскую арбу и разместившись в бричке, небольшая экспедиция отправилась на юг, в последний путь по родной земле.

– Казаки генерала Антона Ивановича Деникина дерутся с небывалым ожесточением, – рассказывал поручик Марии Игнатьевне. – Если бы не они, совсем бы плохо было. Но и гибнет их немало…

Положив руку на кисть молодого офицера, женщина прервала его излияния:

– Ты сам-то как думаешь устроиться за границей? Где думаешь остановиться?

– Откровенно говоря, ничего в голову не приходит. Думаю об этом все время, но все напрасно. Батюшку и матушку – мне сообщили – красные расстреляли. За границей никого из родственников или знакомых нет. Здесь оставаться нельзя, – дворяне, значит, враги народа. А то, что эти дворяне не богаче лавочника средней руки и жили своим трудом, никого не волнует.

– Так что, у тебя никого не осталось?

– Есть дядя по батюшке в Тверской губернии. А может быть, и был… Никаких сведений о нем…

– Беда…

– Это всеобщая наша беда. Сколько народу положили и еще положат…

– Да уж…

Говорить было тягостно, да и не о чем…

Всю оставшуюся дорогу они практически не разговаривали, с тоской посматривая по сторонам, словно хотели запомнить их на всю непредсказуемую жизнь.

В Севастополь въехали уже под вечер. Для семейства полковника выделили две приличные по размерам комнаты в кирпичном двухэтажном доме неподалеку от часовни, возведенной в честь героического воинства Крымской войны. На удивление, она сохранилась в прекрасном состоянии.

Сразу после завтрака поручик пришел к Марии Игнатьевне и, оглядевшись, спросил:

– А где денщик? Сбежал, сукин сын?

– Василек, упрекнула она его. – Enfant terrible![96]

– Pardon, madam[97], – смутился он. – Где же он?

– Я дала ему денег и послала купить себе цивильную одежду. Заодно и сбрить усы, чтобы он не был похож на казака.

– Он не собирается эвакуироваться вместе со всеми?

– У него в России остались родители и малолетний сын. Жена умерла. Не может он их бросить.

– Ну, что же, это, пожалуй, верное решение. А что будет с Аглаей?

– Она остается с ним.

Почувствовав напряженность в голосе Марии Игнатьевны, поручик прекратил расспросы.

В наступившей паузе со стороны Балаклавской долины изредка доносился едва слышный неясный гул.

– Что это? – встревожилась женщина.

– Пушечная канонада, – спокойно объяснил поручик.

– Так близко? – ужаснулась Мария Игнатьевна.

– К сожалению. Нам почти нечем обороняться.

В это время Мария Игнатьевна выглянула в окно и увидела приближающегося денщика мужа, державшего какой-то тощий узел.

– Капитон, зайдите сюда, – крикнула она ему.

Когда тот зашел в комнату, хозяйка спросила:

– Купил, что надо?

– Да, как и положено, благодарствую.

– А это что за бумажки? – Мария Игнатьевна указала на торчащий из кармана солдата тощий сверток.

– По дороге подобрал. Интересно, полюбопытствуйте, барыня, – подал он бумаги.

Это были агитационные листки, распространяемые командованием белой армии.

– Мне кажется, очень доходчиво, – заметила Мария Игнатьевна, рассматривая агитки.

– Это мелочь по сравнению с тем, как действуют большевики, – возразил Василий. – У них всюду работают специальные агитбригады, добираясь до самых темных людей.

– Ты что такой бледный? – хозяйка посмотрела на стоявшего рядом солдата.

Помолчав и переминаясь с ноги на ногу, тот дрожащим голосом ответил:

– Я видел, как людей вешали, – через силу проговорил он.

– Как это? Где? – испуганно спросила Мария Игнатьевна.

– На площади. Говорят, что красных агитаторов поймали, ну и…

– Господи, какая жестокость! – испуганно перекрестилась она.

– Что делать, – вздохнул поручик. – Идет война не на жизнь, а на смерть. И здесь уж кто кого…

– Но ведь можно было наказать провинившихся как-то иначе. Посадить в тюрьму, сослать на каторгу, публично выпороть, наконец…

– Полноте, Мария Игнатьевна! – усмехнулся поручик. – Какая тюрьма, какая каторга в наших условиях? Да и большевики далеко не ангелы. Помнится, мы освободили от них какой-то городишко на херсонщине, а там на центральной площади целая гирлянда повешенных. Так что методы у нас совершенно идентичны. Другого наказания в Гражданской войне, как лишение жизни, пока не придумано.

– Ужас, ужас, ужас! – не могла успокоиться Мария Игнатьевна. Немного остыв, она обратилась к денщику.

– Ты, Капитон, пойди переоденься. Тебе надо привыкнуть к чужой одежде, а то сразу будет видно, что ты в чужом платье ходишь.

Через некоторое время Капитон вернулся, уже переодетый в гражданскую одежду. Глядя на него, поручик не выдержал и засмеялся:

– Ты только на улицу не выходи в таком наряде, а то вздернут за милую душу, как красного агитатора!

На мужике была надета красная в белый горошек рубаха, ниспадающая едва не до колен и подпоясанная тонким кушаком. Одежду дополняли темно-синие в едва заметную полоску штаны, на ногах разношенные ботинки. Наряд дополнял темный пиджак, наброшенный на одно плечо и кургузый картуз.

В притворе двери прыскала в кулачок Аглая.

– Вылитый приказчик скобяной лавки, – не унимался веселиться поручик.

– Дак я у него и купил, – отозвался Капитон.

– Ты только строевым шагом не ходи в таком виде, сразу выдашь себя, – развеселилась и Мария Игнатьевна.

Через пару дней в доме появился и глава семьи.

– Все, матушка, – объявил он. – Пора в порт. Место на корабле нам забронировано.

– Как, уже? – заволновалась жена.

– Не оставаться же нам здесь. Через пару-тройку дней город будет сдан.

– Аглая, – засуетилась было Мария Игнатьевна, но муж остановил ее.

– Что ты хочешь от нее? У тебя же вещи не распакованы…

– Ну, как же! Постельное белье, скатерти, посуда…

– Оставь все Аглае с Капитоном. Нам и без того придется мотаться по Европам. Зачем нам лишняя обуза?