Рабыня Малуша и другие истории - Борис Кокушкин

– К сожалению, не все это понимают, – ответил я.

– Были прецеденты после меня? – коротко спросил мой собеседник.

– К сожалению, – вздохнул я. – Немцы в середине XX века повторили вашу ошибку. В бойне, развязанной ими, погибло около 50 миллионов человек.

– Глуп тот, кто не учится на чужих ошибках…

– Я обратил внимание, что у вас постоянно подавленное настроение, – я перевел разговор на другую тему. – И вы практически не обращаете внимания на прекрасных дам, живущих рядом с вами…

– Это не дамы, это – самки с постоянной плотской потребностью.

– Это же естественно, – возразил я. – Самой природой женщины стимулированы на размножение, что невозможно без физиологических контактов.

– К сожалению, их постоянная потребность в плотских наслаждениях приводит к распаду семей, в результате чего дети, произведенные ими, зачастую остаются сиротами, – начал рассуждать Наполеон. – И здесь ничего нельзя поделать. Неверность заложена в их природе.

– Нельзя же всех женщин стричь под одну гребенку, – не согласился я.

– Я не имею в виду тех женщин, которые вынуждены постоянно работать, чтобы обеспечить свою семью. Этим не до безудержного секса, – продолжил свою мысль собеседник. – Но так называемые «дамы света», а попросту плесень общества, не работают, поэтому плотские наслаждения выпираются у них на первый план.

– Простите, вы намекаете на неверность Жозефины? – после недолгой паузы робко спросил я.

– Не только на нее, но и на многих моих женщин, равно как и на самого себя, – задумчиво проговорил он.

Я удивленно посмотрел на него. Тот, видя мое недоумение, пояснил:

– Все дело в новизне плотских ощущений и привыкании, после которого новизна пропадает, а человек, будь то мужчина или женщина, испытывает потребность в поиске и возобновлении новой новизны наслаждений.

– Но существует нравственная и моральная ответственность перед плодами этих наслаждений, – возразил я. – Я имею в виду детей.

– Вот здесь и возникает коллизия: с одной стороны, долг перед детьми, с другой стороны, неистребимый человеческий эгоизм, когда человек в первую очередь думает о себе.

– Вы извините меня, но мне, человеку, интересующемуся историей, любопытно узнать, например, были у вас дети от Луизы де ла Плень?

– Господи, и эта ничем не примечательная женщина сохранилась в памяти потомков? – удивился Наполеон.

– Благодаря связи с вами, – польстил я ему.

– С этой ветреной женщиной у меня была мимолетная связь. Совместных детей не было.

– В наше время в соответствующих кругах рассуждают о наследственности на генном уровне. Как вы оцениваете способности ваших наследников?

– Никакими особыми способностями они не отличались, невзирая на то, что я предоставил им отличные стартовые возможности.

– Чем это объясняется?

– Я думаю, что они не воспитывались отцом непосредственно, а были предоставлены наемным воспитателям и учителям, личностям в какой-то мере ординарным.

Поэтому дети и не смогли унаследовать способности родителя. Взять хотя бы одного из моих сыновей, Шарля, графа Леона, человека пустого и совершенно бездарного. Впрочем, довольно об этом. Вы – человек из далекого будущего, недоступного для меня. Скажите, за двести лет появились ли в мире личности, сопоставимые по популярности со мной?

– Для меня до сих пор остается непонятным, почему наивысшей популярностью пользуются люди, отличающиеся крайним самомнением, амбициозностью, пренебрежением к своим подчиненным. С античных времен и до наших дней наиболее запомнились не, скажем, мыслители типа Фалеса, Анаксимандра, Геродота и иже с ними, а полководцы и правители-самодуры наподобие семейства Птолемеев, Нерона, Калигулы, Гая Юлия Цезаря…

– Вы и меня относите к этой когорте? – коротко спросил Наполеон.

– Вы же прекрасно понимаете, куда вас следует отнести, – я был безжалостен. – А самыми известными в последней истории были Ленин, Сталин, Гитлер, пролившие моря крови как своих, так и чужих людей.

– По их вине погибло больше людей, чем во время моего правления? – Бонапарт внимательно посмотрел на меня.

– Вы – агнец по сравнению с ними…

…В это время резко зазвонил телефон. Помотав головой, чтобы прогнать сновидение, я нехотя взял трубку, но не стал отвечать, а посмотрел на лежавшие рядом с телефоном книги Леонтия Раковского «Кутузов. Священной памяти 1812 года» и М.Н. Загоскина «Рославлев или русские в 1812 году». «Нет, больше нельзя читать до поздней ночи, – решил я для себя, – иначе можно свихнуться…»

Прощай, немытая Россия!

«Конец всему!» В этой фразе, которая срывалась сует не только малодушных, но и многих твердых людей, соединились все разнородные чувства и побуждения, беспредельная горечь потери, сожаление о погибшем, казалось, деле и у иных – животный страх за свою собственную жизнь.

А. И. Деникин «Поход и смерть генерала Корнилова»

Умирающие кони…

Осенью много их было, брошенных ушедшей за море армией добровольцев. Они бродили. Верховые и под запряжку. Молодые и старые. Рослые и «собачки». Лили дожди. А кони бродили по виноградникам и балкам, по пустырям и дорогам, ломились в сады, за колючую проволоку, резали себе брюхо. По холмам стояли – ожидали – не возьмут ли. Никто их не брал: боялись. Да кому на зиму нужна лошадь, когда нет корму? Они подходили к разбитым виллам, протягивали головы поверх заборов: эй, возьмите! Под ногами холодный камень и колючки. Над годовой – дождь и тучи. Зима наступает. Вот-вот снегом с Четырдага кинет: эй, возьмите!

Я каждый день видел их на холмах – там и там. Они стояли недвижно, мертвые – и живые. Ветер трепал им хвосты и гривы. Как конские статуи на рыжих горах, на черной синеве моря – из камня, из чугуна, их меди. Потом они стали падать. Мне было видно с горы, как они падали. Каждое утро я замечал, как их становилось меньше. Чаще кружились стервятники и орлы над ними, жрали живьем собаки…

И. Шмелев. «Солнце мертвых»

Город ликовал.

Над городом полыхал праздничный трезвон церковных колоколов, улицы были полны разряженными лавочниками, с балкона на победителей сыпались цветы и крики приветствий, гремели военные оркестры. При большевиках памятник Александру II задрапировали досками. Чьи-то руки уже сдирали эти доски, и чьи-то лбы уже стукались о гранитный пьедестал «царя-освободителя», а там, на окраинах, еще шла расправа с побежденными.

Артем Веселый (Кочкуров) «Россия, кровью умытая»

В центре довольно большой комнаты, возле круглого полированного стола, покрытого белой с бахромой скатертью, стояла высокая стройная женщина в длинном платье. Лицо ее выказывало в ней породу, но несвежесть кожи выдавала, что дама на дальнем пределе бальзаковского возраста. В руках барыня держала обтянутый темно-зеленым бархатом альбом с фотографическими карточками. Вид у нее был довольно растерянный, точно она не знала, что делать с этим альбомом, и взглядом рыскала по комнате, словно искала место для него.

От неожиданно прогремевших за окном выстрелов женщина вздрогнула и крикнула вглубь квартиры:

– Капитон, посмотри, что там случилось?

Но в этот момент в дверь позвонили, и тот, кого звала дама, пошел открывать. «Господи, кто там может быть?» – прошептала она и направилась в прихожую. В передней снимал с себя шинель седовласый мужчина в форме пехотного полковника.

– Володя, наконец-то! – она прильнула к нему. – Что там происходит? С тобой все в порядке?

– Все нормально, дорогая, – откликнулся он. – А стреляли – так это патруль прикончил двух дезертиров, грабящих скобяную лавку Кокшенова.

– Боже мой, когда все это кончится? – женщина снова прижалась к мужу. – Неужели нельзя навести порядок? Вы же – армия!

– Ну, полно, полно, – начал утешать жену полковник. – А что касается окончания беспорядков, то, боюсь, что это не пугачевский бунт, а значительно серьезней. Появился повод для самоуправства черни, и ее нельзя остановить никакой силой.

– Что, настолько все плохо? – тихо спросила жена.

– Да, второе татарское нашествие, когда не щадят никого, – слегка отстранил он жену. – Машенька, я ужасно проголодался, вели накрывать к обеду.

– Аглаша, – крикнула женщина в сторону кухни. – Готовьте обед.

– Слушаюсь, барыня, – донеслось оттуда, и тотчас же молодой женский голос распорядился: – Капитоша, накрывай на стол, у меня все готово.

Умывшись, полковник и жена сели за стол и в ожидании обеда вели неторопливую беседу.

– Неужели все так бесповоротно? – спросила Мария Игнатьевна.

– К сожалению, – ответил муж. – Я сейчас был в штабе. Растерянность полная даже среди офицеров-фронтовиков. А уж они, казалось бы, и не такого повидали.

– Но бунты были и ранее, и все кончалось благополучно…

– Все эти народные всполохи происходили на окраинах империи и не затрагивали армию. Их было не так трудно подавить или перенаправить на благое дело.