Лето в присутствии Ангела - Ольга Тартынская

— Mon ange, где ты пропадаешь? — таким возгласом встретила ее Татьяна Дмитриевна, придержавшая для хозяйки место возле себя. Занавес уж был поднят, и шла увертюра, исполняемая домашним оркестром. Декорация представляла собой мещанскую гостиную, убранную с отменным безвкусием и с претензией на дешевую роскошь. Петя, облаченный в такой же провинциальный наряд из фестончиков и фалбалы, наряд уездной вдовушки, появился на сцене и стал метаться по сцене, комично изображая душевные страдания. Нарочито тонким голосом он выводил куплеты. По мере того как разворачивалось действие пьесы, сердце настоящей вдовы стискивала боль, пальцы, сжимавшие дорогой веер, побелели, и изящная безделушка хрустнула. Публика же смеялась и рукоплескала.

Предметом комедии была не первой молодости вдова, которая задалась целью во что бы то ни стало выйти замуж. Некий юный прожигатель жизни, превосходно сыгранный Мещерским, заключает пари с приятелем-гусаром (его изображал Александров), что сумеет завладеть сердцем и имением вдовы, не отказываясь при этом от прежних удовольствий, включающих и волокитство за модными актрисами. Этот прохиндей влюбляет в себя вдову, прибегая к грубым ухищрениям, которые вызвали у зрителей смех. Бедная вдова настолько ослеплена любовью, что не обращает внимания на предостережения детей, забывает о своих обязанностях и готова все бросить к ногам бездельника. Этот предприимчивый удалец собирается вести вдову под венец и вот-вот завладеет всем имуществом, лишив ее детей наследства. В последний момент обман вскрывается и негодяй разоблачен: потеряв бдительность накануне свадьбы, он приводит в дом невесты приятелей и актрис и хвастается перед ними выигрышем в пари. Актриса, жалкое существо, поражена бесчестием и наглостью повесы, она раскрывает все вдове, которая не желает ей верить. Чтобы та поверила (ибо прежние попытки окружающих открыть ей глаза потерпели фиаско), актриса разыгрывает сцену, вызывая героя на откровенность. Вдова тем временем прячется за портьерой. Оттуда она слышит, как язвительно и безжалостно высмеивает ее жених (называя «старой кокеткой», «живым мертвецом» и «полуистлевшей развратницей»), и падает в обморок. Суета, шум, прибегают дети и слуги, разоблаченный негодяй с позором изгоняется, а вдовушке задается хороший урок старым другом ее покойного мужа.

Пьеса была сыграна живо, в легком музыкальном сопровождении, актеры пели каждый в меру своей одаренности, Мещерский же блистал в своих партиях. Да и драматический талант его оказался порядочным: он был вполне убедителен в роли обольстителя вдовы. Публика осталась довольна, все с шумом обменивались впечатлениями и никому, конечно, не пришло в голову искать связь с жизнью. Только Лизавета Сергеевна ни жива ни мертва, продолжала сидеть на своем стуле, теребя остатки веера. По счастью, никто в суете не обратил на это внимания, и она, побледневшая и осунувшаяся в одночастье, поспешила укрыться у себя. Первой мыслью несчастной женщины было не являться больше перед гостями, сказаться больной. Однако ей не хотелось огорчать детей, особенно Машу в день ее именин, не хотелось омрачать им праздника, а Лизавета Сергеевна знала, как важно для них именно ее участие в маскараде, важно было показать костюмы. К тому же Петя готовил фейерверки и тоже хотел похвастать свои умением. Нужно было собрать все душевные силы и дожить до конца праздника, по возможности его не испортив.

Бледность шла к ее костюму как необходимый элемент. Палаша всплеснула руками, увидев хозяйку, наряженную Звездой.

— Батюшки-светы, Звезда, как Бог свят, Звезда! Красавица вы наша ненаглядная.

Продолжая причитать и приговаривать, она помогла барыне зашнуроваться и укрепить головной убор на прическе. В маскарадах несколько правил более всего были неприятны Лизавете Сергеевне: требование непременно изменять голос, говорить всем «ты» и признаваться в любви. Но все теперь искупалось возможностью спрятать под маской и лицо, и мысли, и настроение.

Когда хозяйка спустилась в зал, все кругом пестрело самыми замысловатыми фигурами. Казалось, со всего мира собрались народности: были здесь турки, греки, еврейка, черкешенка, непременно хохлушка, испанский кабальеро и даже американский индеец, а кроме того звездочет, колдунья, фея, русалка и прочая, прочая. Зеленое домино резвилось вовсю: интриговало и объяснялось в любви направо и налево.

— Маска, я тебя знаю, — прошептал Лизавете Сергеевне звездочет с длинной седой бородой и остроконечным колпаком на голове. За очками она увидела насмешливые и умные глаза Волковского. — Звезда, ты должна быть моей, ибо я — старейший и мудрейший среди всех астрологов и звездочетов Надир-абу-Сир-ибн-фаттах!

Грянула музыка приглашенного по случаю именин оркестра, маски закружились в вальсе. Лизавету Сергеевну подхватил звездочет, который несоразмерно седой бороде подпрыгивал и выделывал комические па. Его дама едва поспевала за ним, она озиралась по сторонам, пытаясь кого-то разглядеть в толпе. Зеленое домино кружилось в объятьях демонической личности в черном плаще на красной подкладке. Лицо демона в белом гриме пряталось под черной маской.

— Маска, я тебя знаю, — пропищала черкешенка в ухо Лизаветы Сергеевны, которая отбилась, наконец, от прыткого кавалера и продолжила поиски. — Маска, я тебя ну просто обожаю! — и она ускакала дальше в своих новеньких башмачках.

— Едва опомнившись от бурного танца, Лизавета Сергеевна столкнулась с колдуньей, которая таинственно поманила ее к себе. Наклонившись к растерянной женщине, колдунья гнусаво прошелестела:

— Я знаю, кого ты ищешь. Он здесь, но вас ждет беда. Да-да… — и она ускользнула, растворившись в толпе.

«Что же это? Что?» — бедная женщина совсем потеряла голову. Она вздрогнула, заметив, что к ней приближается демоническая фигура.

— Маска, ты грустишь? Отчего, ведь я люблю тебя? — крылья плаща промелькнули перед взором опешившей Лизаветы Сергеевны, и демон исчез, однако она успела разглядеть под широким боливаром светлые пряди волос Александрова.

Все кружилось перед глазами, маска одна за другой появлялись и исчезали в толпе. Лизавету Сергеевну хватали за руки, шептали что-то на ухо, подхватывали в танце. Звуки французской кадрили вывели ее из оцепенения. «Ответ!» — мелькнуло в голове. Она до сих пор не узнала Nikolas, но в этот самый момент взгляд ее уперся в высокого арапа, наряженного в белые шальвары и тюрбан. Арап танцевал с черкешенкой, которая старательно тянулась на цыпочках вверх, чтобы положить на плечо ему ручку. При звуках французской кадрили арап раскланялся с визави и решительно приблизился к Лизавете Сергеевне. Она безжизненно протянула ему руку.

Они молчали некоторое время, волнуясь и собираясь с мыслями.

— Прелестная маска, я жду решения своей участи, — наконец, услышала дама чуть дрожащий голос Nikolas. — Станешь ли ты моей путеводной звездой?

— Вам прекрасно удается роль соблазнителя, но я должна вам отказать. Не задавайте вопросов: между нами пропасть, которую мы никогда не преодолеем. Простите. — Все силы бедной женщины ушли на эту речь: голос ее пресекался, дыхания не хватало, и вот-вот готовы были хлынуть слезы. Она почувствовала какое-то судорожное движение, так напряглись мышцы Nikolas. Он задержал дыхание, затем медленно проговорил:

— Это ваше последнее слово?

— Да, Николай Алексеевич, и больше не мучьте меня, это так больно! — она высвободилась из объятий застывшего Мещерского и поспешила в сад, где охлаждались разгоряченные танцами гости.

«Все кончено, — будто даже с облегчением думала Лизавета Сергеевна, сидя на скамейке, спрятанной среди кустов и деревьев. — Вот и все. И лето заканчивается. Мои мальчики уезжают, и Nikolas, верно, уедет теперь с ними. И жизнь пойдет своим чередом, как прежде. Тихо, спокойно…добродетельно…» Но мысль о том, что придется вернуться в прежний мир, где нет любви, этого неповторимого хмеля юности, нет Nikolas, а значит, нет счастья, окончательно добила и без того израненную психику Лизаветы Сергеевны, и она разрыдалась, сорвав маску и уже не заботясь, что кто-то ее может увидеть.

Стояла августовская ночь, луна только всходила, но небо все было усыпано мелким хрусталем звезд, они таинственно мерцали, будто подавали неведомые знаки из других, запредельных миров. Теплый ветерок умиротворяюще шелестел в листьях деревьев, в траве, ласково касался мокрого лица плачущей женщины. Вечностью и покоем дышала эта ночь, будто пыталась сказать: «Все хорошо, мир прекрасен, жизнь возможна и без любви, все суета, мирское, тлен… Все пройдет, останется этот сад, это небо. Смирись, живи, как эти деревья, эти цветы… Смысл в том, что ты живешь, так живи! Все мгновенно, все мимолетно в человеческом мире, а земля и небо, и звезды вечны…» Так шелестела ночь, утешая и успокаивая.

И неожиданно эту благостную тишину разорвал грохот, и на хрустальную ночь обрушились ослепительные букеты фейерверков и пляска шутих. Лизавета Сергеевна не помнила себя, не помнила времени, погрузившись в безнадежное, мертвенное оцепенение, и в этой вспышке цветового безумия она углядела символ: да, земная жизнь человека так ничтожна мала и мгновенна, как этот фейерверк, но она может быть и так же яркой, сияющей, ослепляющей все вокруг, пусть даже на миг. А ночь зовет раствориться в тишине, стать растением, травинкой, не ведающей человеческих страстей. Что же выбрать? Впрочем, она этот выбор, кажется, уже сделала…