Лето в присутствии Ангела - Ольга Тартынская

— Побойтесь Бога, матушка-барыня, я только хотела сказать, что нельзя вам в одиночестве пребывать. Оно ведь и в раю жить скучно одному. Уж как мы радовались…

— Чему? — грозно возвысила голос помещица.

Палаша, кажется, испугалась и стала слегка заикаться:

— Так нынче… летом… и гости и радость-то… Матушка-то и повеселели и похорошели…

— И что там, в девичьей еще болтают обо мне? Говори-говори, коли уж начала!

Девушка готова была провалиться сквозь землю:

— Радуемся… Все к тому, что замуж пойдете…

— И за кого меня прочат?

— Так за молодого Мещерского же! Ах! — она закрыла себе рот в ужасе, что проговорилась.

Лизавета Сергеевна была потрясена. Она внимательно смотрела в круглые от испуга глаза горничной и думала: «Они меня давно уже замуж выдали, а я что-то раздумываю…»

— И что же, не боитесь нового хозяина?

— Так оне добрые, ласковые…

— И это известно? — холодно осведомилась барыня.

— Младшая барышня сказывали. Барышня к нам часто захаживают, все про студента говорят, какие оне умные да хорошие. Не сумлевайтесь, матушка, оне вам добрым мужем будут.

— Скажи, Палаша, — спросила Лизавета Сергеевна неожиданно слабым голосом, в котором послышались жалобные нотки, — он сам… Мещерский, бывает в девичьей? Он… ухаживал за кем-нибудь из девок?

Горничная понимающе кивнула:

— Не терзайтесь, матушка-барыня. Вон Аришка все стреляет в студента глазами да караулит его по закоулкам, но оне — ни-ни. Смеются, бывало, да отшучиваются. Раз было… — она вдруг испуганно умолкла.

Лизавета Сергеевна чуть не разодрала косынку, душившую ее:

— Что? Не молчи, продолжай!

— А вы не накажете Аришку? Не осерчаете, коли я ее продам? Она девка неплохая, но страсть как игривая до баловная.

— Ну же!

Палаша помедлила, просительно глядя на барыню и не решаясь продолжать, но все же рассказала:

— Подкараулила она как-то студента, когда тот плавали, да бултых тоже в воду в чем мать родила. Нырнула и поплыла под водой, да как вынырнет у самого их носа! Потом рассказывала, как студент от неожиданности чуть не утопли!

— Дальше!

— Ну, Аришка-то все ныряет да вьется вокруг них. Студент к берегу, Аришка следом, так вместе и выплыли. Малый-то, известно, не из баловников, да искус-то какой! Аришка, она, подлая, кого хошь в грех введет. В ноги ему — бух! Насилу оне удержались, скорее одеваться и тикать как от чумы. Уж мы хохотали, как она их представляла!

— Дура! — искренне сорвалось с языка Лизаветы Сергеевны. — Дура твоя Аришка. Высечь бы ее за эти проделки!

— Не выдайте, матушка! — взмолилась Палаша. — Я не хотела ей беды, вы сами все выспросили.

— Ладно, — сурово произнесла барыня. — После разберемся. Оставь меня, я позову, когда понадобится шнуровать платье.

Ей нужно было разобраться в потоке нахлынувших мыслей. Значит, все ее старания скрыть чувство к Nikolas ни к чему не привели. Уже в девичьей судят-рядят, как выдать барыню замуж! А эта Аришка! Что с ней, с бестией, делать? Такие своего добиваются… Да, права была Таня: какую это выдержку надо иметь молодому мужчине, чтобы лето прожить монахом. С такой эенергией, таким темпераментом постоянно быть искушаемым! Однако все ли ей известно? Нина, Аришка, Наталья Львовна, Татьяна Дмитриевна и она сама — все дали понять юноше, как он желанен.

«Бедный, бедный мой мальчик, — с грустью рассуждала Лизавета Сергеевна, — неужели он не будет вознагражден за преданность?» И тут же коварный голос разума сеял сомнение: «Да полно, так ли он чист? Nikolas слишком загадочен, я ничего не знаю о его прошлом, ничего. И еще эта странная тайна… Могу ли я доверить неизвестному мальчику свою жизнь, репутацию, семью? К тому же у него есть отец, родные, которые никогда не согласятся на этот брак…» Возможность ответить взаимностью и снизойти к мольбам юноши без священных уз брака теперь даже не пришла ей в голову.

Настало время праздничного обеда. Нужно было выйти к гостям, подарить Маше подарок. Лизавета Сергеевна приготовила чудесную турецкую шаль, о какой девушка давно мечтала, но подарок был дорог даже для именин. Ничего другого нет под рукой, придется дарить шаль, хотя это было бы уместнее сделать, скажем, к свадьбе. Однако уже пора было выбираться из спасительного укрытия и брать на себя бразды правления праздником.

Наряд Лизаветы Сергеевны состоял из нежного ситцевого платья розового оттенка, такой же косынки и нитки жемчуга, а волосы убраны на макушке и завиты в локоны.

Конец июля был жарким, и август, судя по первой неделе, обещался тоже сухим и солнечным. Август — любимое время семейства Львовых: ни комаров, ни зноя, прозрачный воздух, звездные, ясные ночи — все это сообщает неповторимую прелесть последнему месяцу лета, особенно в поместье. Жизнь обретает неторопливые темпы, некую задумчивость, гостей все меньше, бурление стихает… Лизавета Сергеевна любила эту звонкую тишину в лесу, на озере, она особенно часто гуляла в августе и чувствовала, как приходит желанное состояние покоя и легкости, когда кажется, что за спиной отрастают крылья и вот-вот полетишь, поймав сухой, пронизанный солнцем ветер… Чуть не ради одного этого чуда выезжала она в поместье каждое лето. Дети тоже любили август, хотя это и время разлук: через неделю кончался отпуск у Владимира и его товарищей-гусар. Все чувствовали скорое расставание и напоследок наслаждались общением и праздностью.

За обедом Лизавета Сергеевна была нежна и приветлива со всеми, внимательно следила как хозяйка, чтобы никого не обнесли блюдом, чтобы каждому достались и спаржа, и раки, и малиновый пирог. Дамы блистали нарядами и украшениями, кавалеры — любезностью, дети смеялись и радовались предстоящим торжествам. Особенно сияла Маша, которую уже одарили и гости и свои. Она показывала маменькину турецкую шаль, старинный, с золотой застежкой и драгоценными камнями молитвенник — подарок отца Владимира — и множество книг и безделушек. Nikolas, получивший на днях оказию из Полтавы, поднес имениннице расшитую малороссийкую сорочку и атласные ленты. Доктор Крауз умудрился раздобыть пару великолепных бриллиантовых серег, которые пришлись очень к лицу его невесте. А вот черкесские туфельки, которые подарил Налимов, оказались впору только маленькой Аннет, чему та была несказанно рада.

Лизавета Сергеевна обратила внимание, что Мещерский задумчив и как-то растерян. Всегда внимательный к дамам и приятный собеседник, на сей раз Nikolas не улыбался и поглядывал на хозяйку вопросительно-тревожно. Она оценила эти естественные, вопреки официальности всей обстановки, проявления, но боялась, что его взгляды растолкуют как-нибудь неверно.

— Mon ang, а разве ты не на августовского Николу родился? — поинтересовалась Татьяна Дмитриевна у соседа.

Мещерский ответил не сразу, с трудом включаясь в разговор:

— Нет, на декабрьского.

— Ах, значит, ты под знаком Стрельца! Весьма мужской знак, — заключила Татьяна Дмитриевна, чем-то очень довольная.

Скептик Крауз не преминул заметить:

— Опять астрология! Как у вас все намешано, мадам: и Никола зимний и знак Стрельца.

Разговор ушел в сторону, чему Мещерский, кажется, был рад. Лизавета Сергеевна, теряя всякую осторожность, вела с ним молчаливый диалог, разговор глаз. «Отчего ты грустен?» — будто спрашивал ее взгляд. — «Не могу сказать, но скоро все прояснится», — отвечал он. — «Я люблю тебя,» — говорила она. — «Я люблю тебя,» — говорил он.

Их счастье, что соскучившаяся Наталья Львовна целиком отдалась чарам Налимова. Однако этот молчаливый диалог, кажется, прочел Волковский: он грустно усмехнулся и налил до краев бокал. Еще Александров неистовствовал на другом конце стола, среди молодежи. Он был чрезвычайно весел, даже слишком, что вызвало недовольство Натальи Львовны: он тормошил Налимова, отвлекая его от любезничанья с дамой. Еще Александров часто бросал в сторону Мещерского неспокойный взгляд.

Как-то само собой появилась гитара, ее передали хозяйке. Лизавета Сергеевна смутилась от неожиданности, но решила все же исполнить один из своих последних романсов. Нежный голосок зазвенел с неподдельным чувством. Она пела:

   Воображение мне неподвластно,   Оно уносит в детскую мечту,   Туда, где я сама могу быть счастлива,   Могу спасти любовь и чистоту.

  Там будешь ты, мой воин сероглазый,   Навек завоевавший и меня.   С тобой так просто, так светло и ясно все,   Как будто мы стоим у алтаря.

   Как будто Бог накрыл покровом брачным   Влюбленных нас и чистых, как детей.   Твои глаза сияют, словно мальчик ты,   Я счастлива, целуй меня скорей!

Там я подругой тебе буду верной,   Растить детей, хранить очаг и дом.   Соединясь, мы не себя спасаем, ангел мой:   Мы чистоту и красоту спасем.

Пока пела, она боялась взглянуть на публику, а особенно на Nikolas. Все были тронуты, бурно рукоплескали. И только тогда Лизавета Сергеевна, залитая румянцем, решилась поднять глаза на юношу. Мещерский не скрывал сильного волнения, в его глазах, кажется, стояли слезы. Татьяна Дмитриевна спасла положение: