Ралли «Конская голова» - Елена Ванслова

На первом ипподроме Орлик скакал один, без веса, перед битком набитыми трибунами. Публика вскакивала с мест и орала от восторга, когда рыжий вихрь несся по дорожке наперегонки со стрелкой громадного секундомера, установленного в середине поля вместо табло тотализатора. Бен боялся за исход следующей скачки и поэтому дал ему улучшить предыдущий рекорд всего на одну секунду. Но этого было достаточно. Публика безумствовала. А я был во всеоружии перед последним сражением.

Вторая скачка пришлась на ясный, солнечный день. Дорожка была отменная. Места на трибунах все распроданы, даже в середине поля стояла толпа. Ложи прессы были битком набиты репортерами, которые горели нетерпением сообщить миру, на что способна чудо-лошадь. Публика на этот раз поставила на Орлика все, до последнего доллара. Да, теперь это стало уже достоянием истории. Рыжий Орлик под весом в сто семьдесят фунтов опередил самую быструю лошадь на пять корпусов. Толпа снесла все загородки перед трибунами, пробиваясь поглазеть на Орлика. Ипподром потерял целое состояние, и у трех совладельцев были сердечные приступы.

Остальные созвали совещание и стали умолять, чтобы мы сняли нашу лошадь со скачек.

— Джентльмены, — сказал я. — Мы вносим свое предложение. Вы вчера заметили, что сборы на выступлении Орлика были самые большие в истории ипподрома. Понимаете? Люди готовы платить за то, чтобы посмотреть, как Орлик скачет наперегонки с временем. Если вы гарантируете нам по два выступления в сезон на каждом из крупных ипподромов и шестьдесят процентов сбора, мы согласны никогда не заявлять Орлика в остальных скачках.

Это было настолько логичное решение, что они даже удивились, как оно им самим не пришло в голову. Наше дело выгорело. Владельцы остальных лошадей могли надеяться, что к концу скачек их питомцы по крайней мере будут где-то на финишной прямой. Владельцы ипподромов радовались, и не только потому, что публика снова могла играть на тотализаторе, но и потому, что им текли денежки с каждого выступления Орлика — по сорок процентов сбора. Мы тоже радовались, потому что нам перепадало еще больше. И в течение трех сезонов везде царила тишь да гладь. А вот за будущий год я не ручаюсь.

Я совсем позабыл рассказать вам о нашем соглашении с Карвейлерсом. Мы с ним тогда обсудили малоизвестные данные о мутантах, а именно, что они передают свои новые признаки потомству. У Карвейлерса на коннозаводческой ферме пятьдесят кобыл, а Рыжий Орлик в заводской работе оправдал себя на сто процентов, так что в следующем сезоне пятьдесят лошадок, похожих на него как две капли воды, выйдут на скаковые дорожки. Хотите верьте, хотите нет, только скачут они точно так же, как их отец, и нам с Беном принадлежит по пятьдесят процентов с каждого из них. Бена немного беспокоит совесть, но ведь я специально оговорил, что мы не будем заявлять в скачках только самого Орлика.

Найджел Болчин

Она смошенничала…

(Англия)

Доктор Скаулер был физиком с весьма неприятным характером. Он был членом того же клуба, что и я, и время от времени в баре или в курительной, где собиралось более двух человек, любил самодовольно выдавать нам очередную порцию научной чепухи. Мне это никогда не нравилось, и, так как в нашем клубе принято обо всем говорить прямо, я не упускал случая сказать ему, что он напыщенный осел.

Но Скаулер принадлежал к той странной категории людей, которые никогда не делают разницы между старым другом и старым врагом. Стоило несколько раз нагрубить ему, как он начинал смотреть на тебя если не как на товарища, то уж по крайней мере как на человека, чье общество ему весьма приятно. Я не думаю, чтобы у него были настоящие друзья, он не пользовался успехом в обществе, но в своей области у него была репутация человека выдающегося.

Все это было очень давно, еще в начале двадцатых годов, и я не помню, как это случилось, что я попал к Скаулеру домой. Но помню, что у меня осталось очень неприятное впечатление от этого визита.

Скаулер был еще сравнительно молод, но уже имел двоих детей: мальчика и девочку. По всей вероятности, в доме не хватало денег — это как-то сразу бросалось в глаза. Но что мне особенно не понравилось, так это отношение Скаулера к своей семье. Оно представляло собой как бы расширенный вариант его глупого поведения в клубе: самоуверенная снисходительность и зазнайство, доведенные до предела. Он говорил о своей жене и обращался с ней, словно она была слабоумная, надеясь, что и другие станут относиться к ней точно так же.

Бедная женщина попросту боялась его. С детьми он разговаривал в особой, издевательской манере: что бы ни было сказано или сделано ими, немедленно становилось предметом запутанного псевдонаучного спора, главной целью которого, казалось, было сбить их с толку и выставить дураками.

Я помню, как мальчик, которому было лет десять, нечаянно пролил стакан воды. Вместо того чтобы не обратить на это никакого внимания или назвать его растяпой, Скаулер завел длинный разговор о физических свойствах жидких тел. Он обращался как бы ко мне, но перемежал свою речь словами вроде "как Рою хорошо известно" или "как моему сыну неоднократно объясняли в школе" до тех пор, пока мальчик не разревелся, что, видимо, доставило Скаулеру большое удовольствие.

Я себя чувствовал очень неловко в этой обстановке и больше к нему не ходил. Вообще я начал избегать Скаулера, и, когда несколько месяцев спустя он перевелся из Лондона в один из провинциальных университетов, никто в клубе об этом не пожалел.

Я не видел Скаулера несколько лет, но время от времени слышал о нем. Он добился блестящих успехов в своей области и считался одним из ведущих физиков Англии.

Однажды — кажется, это было году в 37-м — Скаулер снова появился в клубе. Он не очень изменился ни внешне, ни внутренне, разве что казался еще более уверенным в том, что лучшая часть человечества — это аристократы-физики, а все остальное — просто сброд.

Он снова работал в Лондоне и остался ночевать в клубе, где я в то время жил постоянно.

Поздно вечером, когда все разошлись и мы с ним остались вдвоем, я поинтересовался, как его семья. При упоминании о семье его лицо сразу приняло суровое, я бы даже сказал — злое выражение.

— Если вы не возражаете, я бы предпочел не говорить на эту тему, — сказал он сухо.

Так как особенного желания настаивать у меня не было, я извинился и хотел было заговорить о чем-то другом, но он опередил меня.

— Ведь вы их всех видели как-то. Вам, наверное, уже тогда было ясно, чем все это закончится. Но я, ослепленный своей привязанностью к ним, не мог предвидеть…