Гиацинтовые острова - Феликс Кривин

Конечно, маленьким приходится трудно. Некоторым из них (в частности, насекомым) до того приходится трудно, что они утратили вкус к жизни: органы вкуса у них отошли на последний план — на самые кончики ног, — какой уж тут, как говорится, вкус к жизни! И особенно маленьким трудно, потому что у них всегда много врагов. Казалось бы, должно быть наоборот, казалось бы, врагов должны иметь большие, но существует в природе такой закон: меньше всего врагов имеют крупные звери. Чем меньше зверь, тем у него больше врагов. Как же тут не утратить вкус к жизни?

Вот поэтому Белые Аисты хотят, чтобы их птенцы скорей подрастали. Если аистенок плохо ест и недостаточно настойчиво требует пищу, его просто-напросто выбрасывают из гнезда. Потому что если он не вырастет, все равно ему жизни не будет, — так считают Белые Аисты.

А вообще-то это сложный вопрос. Можно, как было сказано, быть большим и иметь маленькие достоинства, можно быть маленьким и иметь большие достоинства. Так каким же лучше быть — маленьким или большим?

В зоопарке города Санта-Моника в Калифорнии живут и очень дружат между собой слоненок Попей и мышонок Грегори. Мышонок весит всего семьдесят семь граммов, что, согласитесь, довольно мало, а слоненок — целую тонну, и это слишком много, не правда ли?

Впрочем, говорят, что противоположности сходятся, и вот так же точно сошлись в зоопарке слоненок Попей и мышонок Грегори.

Слоненок, мечтавший похудеть, считал мышонка своим идеалом, а мышонок, мечтавший поправиться, считал своим идеалом слоненка.

— Ты ешь больше! — советовал слоненок мышонку. — Тогда ты станешь таким же, как я… Хотя, — вздыхал он, — я бы лично не прочь похудеть.

— Ты больше бегай, — отвечал на это мышонок. — Я все время бегаю, поэтому я видишь какой… Хотя, — вздыхал он, — я бы лично не прочь поправиться.

Вот если бы их сложили, а потом поделили поровну. Мышонок бы от этого не отказался. И слоненок бы от этого не отказался. Но что бы тогда получилось? Ведь очень важно заранее знать результат.

Получилось бы два слономышонка или два мышеслоненка и не осталось бы идеалов, к которым каждый из них стремится сейчас. И не осталось бы, наверняка не осталось бы дружбы, которая их связывает, — потому что какая же дружба без идеалов?

Так что хорошо, что мышонок Грегори весит всего семьдесят семь граммов, а слоненок Попей — целую тонну. Хорошо, что они противоположности, которые сходятся: ведь в мире чаще всего сходятся именно противоположности.

И пусть слоненок Попей мечтает похудеть, а мышонок Грегори мечтает поправиться, пусть они побольше мечтают, такие разные, и любят друг друга, и дружат между собой, как могут дружить только те, кто считает друг друга идеалом.

К сожалению, идеалы редко встречаются, а если и встречаются, то при ближайшем рассмотрении оказываются не такими уж идеалами. Или вовсе не идеалами.

До того как жук Дровосек повстречался с Карликовой Белозубкой, каждый из них вел свою отдельную, независимую жизнь: Дровосек свою насекомую жизнь, а Белозубка — жизнь млекопитающую. По сравнению с Белозубкой Дровосек — титан, его так и называют: Дровосек-титан. Поэтому при встрече он сказал, как обычно говорят титаны-насекомые:

— Привет, малышка! Ты о чем хлопочешь там, на земле?

— Ищу насекомых, — скромно сказала Карликовая Белозубка.

— Это становится интересным! — воскликнул жук Дровосек. — И зачем же тебе понадобились насекомые?

Нелепо задавать такой вопрос представительнице отряда насекомоядных, но Дровосек-титан не знал, с кем имеет дело, а когда узнал, то расхохотался:

— Тогда, пожалуй, съешь меня. Ну, чего испугалась? Да, я насекомое и этого не скрываю. Жук я, понимаешь? Как ты насчет жуков? Ешь, не брезгуешь?

Белозубка не знала, что ответить. Сказать, что она не брезгует, — получится, что она хочет съесть этого великана. А сказать, что она им брезгует, тоже как-то нехорошо. Как-то обидно и неуважительно.

— Я не могу съесть так много, — сказала Белозубка тоном застенчивой гостьи за обильным хозяйским столом, хотя вообще-то она могла съесть много. За сутки она съедала пищи в четыре раза больше, чем весила сама. Но она почувствовала, что сейчас речь может идти не о том, сколько она съедает, а о том, сколько съедает этот жук.

И, как будто спеша развеять ее сомнения, Дровосек сказал:

— А вот я тебя съем. Для меня ты как раз подходящая порция.

Белозубка обиделась, что ее обозвали порцией, но еще больше она испугалась: ведь это же ясно, что, когда называют порцией, значит, сейчас начнут есть.

— Я скажу Киту, — припугнула жука Белозубка своим самым крупным родственником по классу. В классе млекопитающих у нее были очень крупные родственники.

— И чего эти маленькие так любят ябедничать? — поморщился Дровосек. — Успокойся, не буду я тебя есть, я только что пообедал.

Услышав, что Дровосек только что пообедал, Белозубка так обрадовалась, как будто пообедал не он, а она. И осмелела до того, что даже принялась критиковать.

— Ну и порядки в этом животном мире! Если ты маленький, то тебя каждый норовит съесть, а если большой, то только и глядишь, как бы съесть маленького.

Дровосек посмотрел на Белозубку и устыдился своих огромных размеров.

— Ты знаешь, я хоть среди своих и самый большой, но меня это нисколько не радует. Вот ты сейчас роешь норку. — Белозубка действительно рыла норку. Разговаривала с жуком и машинально рылась в земле — это так естественно, когда принадлежишь к семейству землероек. — Выроешь маленькую норку — и спрячешься. А какую Слону нужно вырыть норку? Или Лошади, например? Ты посмотри на меня: я — самое большое на земле насекомое, а что толку? Куда другой пролезет, мне не пролезть, где другой спрячется, мне не спрятаться. Нет, нашему брату насекомому лучше быть поменьше, мы не приспособлены, чтобы быть у всех на виду.

Белозубка посмотрела на Дровосека и пожалела его: да, нелегко ему живется, такому большому.

— Конечно, я — самое маленькое млекопитающее на земле, я всюду пролезу и всюду спрячусь, так что мне грех жаловаться…

— Я, между прочим, тоже не жалуюсь, — спохватился жук Дровосек. — По крайней мере, мне от своих уважение…

— Вот бы мне немножко уважения, — вздохнула Белозубка.

— А мне бы немного незаметности, чтобы не постоянно быть на виду. Иногда на виду, а иногда — не на виду, когда нужно спрятаться.

Так они нашли общий язык — Дровосек-титан и Карликовая Белозубка, самый большой среди маленьких и самая маленькая среди больших.

Когда Улитка сказала Хамелеону, что он ползет, как черепаха, а Хамелеон, обидевшись, возразил, что нет, это она, Улитка, ползет, как черепаха, Черепахе ничего не оставалось, как вступиться за свое доброе имя и звание.

— Сейчас посмотрим, кто у нас ползет, как черепаха, — сказала Черепаха. — Ну-ка, становитесь на старт! Внимание!.. Приготовились!.. Поползли!

Улитка помчалась вперед, припадая на одну ногу, — не потому, что она хромала, а потому, что у нее была только одна нога. У всех брюхоногих одна нога, а Улитка, чего там скрывать, была брюхоногая.[23]

Пока она преодолевала первый сантиметр, Хамелеон все еще находился на старте, но уже успел поднять одну переднюю ногу и перенести ее так далеко, что она опередила даже Улитку. И он еще дальше тянул эту свою ногу, как будто Улитка соревновалась не с ним, а только с его ногой, потому что сам Хамелеон все еще оставался на старте.

«Пользуется тем, что у него четыре ноги», — думала Улитка. Конечно, имея четыре ноги, можно одной ногой обгонять Улитку, а другой ногой отставать от Улитки, но ведь одна нога — это не считается, пусть попробует весь обогнать Улитку… А когда одна нога здесь, а другая там — разве это настоящая скорость?

Размышляя так, Улитка изо всех сил нажимала на свою ногу, отчего на ступне ее сокращались мускулы и нога скользила по земле. Правда, она скользила не так, как ветер скользит по земле, потому что Улитка скользила не налегке, а несла на себе свое жилище. Только такие бездомные, как ветер, могут скользить по земле, как ветер, а когда имеешь свой дом, когда по-настоящему привязан к своему дому, тут уж не очень-то поскользишь.

Прошла уже минута. Всего лишь минута — и пять сантиметров позади. Никогда еще Улитка не двигалась так стремительно.

Хамелеон приземлил свою переднюю ногу и теперь поднимал заднюю. Он приземлил свою переднюю ногу значительно впереди Улитки, и Улитка понимала несправедливость такого ползания. Одна нога здесь — другая там! У Улитки не было одной ноги здесь, другой там, у нее была всего одна нога, и Улитка вела честную борьбу, в этом было ее преимущество.

И не только в этом. Улитка замечала, что чрезмерное обилие ног тормозит движение всего Хамелеона в целом: пока одну ногу поднимешь, пока другую ногу поднимешь, а потом еще надо каждую опускать. Улитке не мешали лишние ноги, да и эту, единственную, ей не приходилось отрывать от земли, так что не нужно было тратить время на поднимание и опускание. Улитка скользила, как ветер, — правда, не так быстро, как ветер, потому что у ветра совсем не было ног и ничто не тормозило его движения.