Гиацинтовые острова - Феликс Кривин

Электрический Угорь открыл предприятие по производству кислорода. В воде это дело прибыльное, особенно в мутной воде. Какая рыба не любит дышать? Уж что-что, а дышать все любят. Поэтому на продукцию Электрического Угря большой спрос.

А производство несложное: дашь разряд в пятьсот — шестьсот вольт, и готов кислород, дыши во все жабры. Правда, мало кому удается после этого подышать: после такого разряда не очень подышишь… Но дышать хочется, и все спешат к Угрю, будто к врачу на прием. И он принимает, как врач:

— Дышите!

Следует сильный разряд.

— А теперь — не дышите!

Выгодное предприятие у Электрического Угря: в одном разряде у него совмещены оба процесса. Дается кислород и отнимается возможность дышать. И в результате к нему плывет чистая прибыль.

Это уже не самооборона, а самое настоящее нападение. Эти два понятия, не следует путать между собой.

А птица Вертишейка в целях самообороны научилась притворяться змеей, но теперь уже, кажется, забыла, что научилась этому в целях самообороны, а не нападения.

Вообще непонятно: почему Вертишейка не родилась змеей? Как она попала в семейство дятлов? Может быть, кто-то когда-то подкинул дятлам змеиное яйцо и с тех пор появилась в семействе у них Вертишейка? А может, наоборот: ее, птицу, высиживала змея и обучила ее змеиным манерам?

Думайте тише: Вертишейка уже шипит. Как все змеи, она шипит, всех призывая к молчанию. Змеи сами молчаливы, им сказать, вероятно, нечего, поэтому они всех призывают к молчанию. Пусть молчат. Пусть думают тише.

У змей много дел, о которых стоит молчать, так много, что только успевай молчать, а поговорить уже не успеешь. Но надо, чтоб и другие молчали, — такие у змей дела. Поэтому они шипят, призывая к молчанию.

Точно так же и Вертишейка. Когда она занимает чужое дупло, выгоняя хозяев под открытое небо, она предупреждает всех:

— Чш-ш-ш-ш!

Чтоб никто за пострадавших не подумал вступиться. А если и подумают, то пусть думают тише, чтобы их никто не слыхал.

И когда Вертишейка выбрасывает чужие яйца, и когда убивает чужих птенцов, она говорит:

— Чш-ш-ш-ш!

Чтоб не услышать голос протеста.

И когда она сидит в чужом дупле, вытягивая длинную шею и медленно, по-змеиному двигая головой, она говорит:

— Чш-ш-ш-ш!

Потому что птицы — крикливый народ, а Вертишейке нужно, чтобы они молчали.

Для того чтоб прилетать на готовое, чтобы занимать чужие гнезда, чтобы разорять, убивать, — словом, чтоб жить так, как ей хочется, — Вертишейке нужно, чтоб все молчали. И главное — тише думали.

Вот так и получается: если слишком усердно занимаешься самообороной, то иногда и сам не заметишь, как она превратится в нападение.

Для чего Рыба-Меч завела себе меч? Сейчас она и сама об этом не вспомнит.

— Кто с мечом к нам придет… — предупреждает Рыба-Меч, потрясая своим мечом. Но кто может прийти к ней с мечом?

Может прийти Мечехвост, но Мечехвост не придет. У Мечехвоста меч — просто семейная реликвия. Когда-то предки его, трилобиты, завоевали весь океан, но те времена давно прошли, и Мечехвост, единственный их потомок, в память о предках сохраняет их меч. Но с мечом он ни к кому не придет, потому что меч у него — просто хвост, семейная реликвия.

— Кто с мечом к нам придет? — вопрошает Рыба-Меч, потрясая мечом. Но никто к ней с мечом не приходит.

Это обидно: ведь недаром же ей дан меч. Меч не должен ржаветь, тем более что в воде у него есть такая опасность,

— Так кто же, кто придет к нам с мечом?

Рыба-Меч уже плохо владеет собой, но мечом она все же владеет. И она начинает крушить все вокруг: от мелких рыбешек до больших кораблей…

Нет, лучше все-таки самооборона без оружия. Она как-то естественней в природе,

Свиноносная Змея держит оборону без оружия, хотя делает вид, что она вооружена до зубов: она поднимает голову и с шипением бросается на врага в надежде, что нервы врага не выдержат. А если выдержат, тогда змея сама забьется в нервном припадке. Она будет корчиться, ловить ртом воздух, пока не растянется брюхом вверх. Своего рода психическая атака, и даже не атака, а психическое отступление. Авось нервы врага не выдержат и он уйдет подальше от этой грустной картины. От этой трагичной картины. И лишь когда враг будет далеко, Свиноносная Змея приоткроет глаз и слегка приподнимет голову, чтобы убедиться, что опасность миновала.

Так она выигрывает войну. Во всех припадках ярости и истерик, во всех агониях, которые любого могли б доконать, она выигрывает войну. Потому что для нее любая война — не смертоносная, а всего лишь свиноносная война, иначе говоря — война нервов.

Следует запомнить: когда безобидный прикидывается хищником — это средство самообороны, а когда хищник прикидывается безобидным — это средство нападения.[34]

О Грифовом Орлане принято говорить: хищник.

— Слыхали, Грифовый Орлан утащил цыпленка!

— Да не цыпленка, а барана!

— Да не барана, а быка!

— Да не быка, а слона!

Утащить слона — дело нешуточное. Гриф не утащит. Орлан не утащит. Но, конечно, Грифовый Орлан… Ведь он, можно сказать, из двух хищников хищник…

Можно сказать, но говорить так не следует. Не утаскивал Грифовый Орлан слона, и быка не утаскивал, честное слово! И даже барана, которого тащат все, и даже цыпленка, которого кто только не тащит, не утаскивал Грифовый Орлан. Потому что все, что он уносит с земли, это ягоды масличной пальмы, потому что питается он только ягодами — этот хищник, вдвойне хищник, Грифовый Орлан. А то, что о нем говорят… Мало ли о ком говорят. О Чайке-Хохотунье говорят, что она хохотунья, просто себе хохотунья, но если вы Суслик, то не вздумайте с ней хохотать.

Да, впечатление очень часто бывает обманчивым, поэтому лучше держаться подальше от тех, кто слишком заботится о том, чтобы произвести на нас впечатление. Взгляните: некоторые пауки-бокоходы до того ушли куда-то вбок, что их уже не отличишь от трудолюбивых муравьев и безобидных божьих коровок. Посмотришь на одного — муравей. Посмотришь на другого — божья коровка. Но на самом деле это паук, настоящий паук. Берегитесь пауков-бокоходов!

Вы заметили, как легко самооборона переходит в нападение? Только что мы говорили о самообороне — и вот уже опять нападение. Да, не так-то просто удержаться в рамках самообороны. Особенно хищнику.

Хищники, и это было замечено не раз, умеют создавать себе прекрасную репутацию. Так, драконы острова Комодо создали себе репутацию мирных варанов, и по всем документам, в том числе и научным, они числятся варанами. Поэтому бараны (не вараны, а бараны) острова Комодо не верят в драконов острова Комодо.

— Драконы? В наш век? — смеются бараны острова Комодо. — Вы что, считаете нас за ослов?

Но и ослы острова Комодо тоже не верят в драконов.

— Старые сказки! — смеются ослы острова Комодо. — Вы что, считаете нас за баранов?

И вараны (не бараны, а вараны) тоже смеются. И, насмеявшись, съедают какого-нибудь осла или барана, а насытившись, смеются с оставшимися:

— Драконы! В наше время — драконы! Шутите, не тот век!

Век, конечно, не тот, и все же не следует пренебрегать самообороной — по крайней мере до тех пор, пока другие не пренебрегают нападением. И вот еще что важно: нельзя ограничиваться самообороной, то есть думать только о собственной безопасности. Посмотрите на Пескаря: даже умирая, он предупреждает своих друзей об опасности. И, проливая кровь, всем запахом этой крови он взывает к товарищам: «Уплывайте! Поскорей уплывайте![35]» А маленький Рачок — так тот прямо светится, попадая в зубы Сардины.

Дескать, вот, братцы рачки, не берите с меня пример, все эти сардины лишь до тех пор хороши, пока не попадешься им в зубы. А когда попадешься — тогда засветишься… Так светится Рачок, чтобы всем был хорошо виден его пример, но ведь чужие примеры даже при свете не всегда хорошо видны.

Кстати, по-разному можно и съедать. Лучше всего съедать так, чтобы не повредить самолюбия.

Инфузория Бурсария съедает инфузорию Туфельку, и это никому не обидно. Не обидно Бурсарии и не обидно Туфельке, потому что все-таки Бурсария — это гигант, достигающий иногда двух миллиметров.

А вот когда Туфельку съедает Дидиний — до того маленький, что ни одна Туфелька не подходит ему по размеру, — это уже обидно. Подумать только — быть съеденной каким-то Дидинием!

Молодые платаксы похожи на желтые листья, и когда они прилепляются к водорослям, то все это напоминает дерево, а еще лучше — корабль, потому что листья на дереве — это все равно что матросы. И дерево, если посмотреть на него снизу вверх, плывет по небесному океану, и листья их напоминают платаксов, этих маленьких рыбок, прилепившихся к своему кораблю.

Водоросли — это самый лучший корабль, корабль, который вырос прямо здесь, в океане. И он не держит путь от берега к берегу, как все эти сухопутные корабли, которые только и ждут, чтоб ухватиться за берег, — нет, он не покидает свой океан… Особенно если на нем такие бывалые матросы. Молодые платаксы — бывалые матросы, они тоже выросли в океане, хотя еще недостаточно выросли. Они еще, простите за слово, мальки и при первой опасности покидают корабль, опадая с него, словно желтые листья. Как желтые, осенние листья…