Пруссия без легенд - Себастьян Хаффнер

И не только в салонах. Большинство из реформ, которые позже между 1806 и 1813 годам были проведены фон Штайном и Гарденбергом, планировались и подготавливались в министерствах уже до 1806 года. Они только осуществлены не были. Потому что в основном воля реформирования оставалась все же уделом столицы, интеллектуалов и высшего чиновничества. В сельской местности, где жили 87 процентов прусских подданных и где царили юнкеры, она пока что разбивалась о массовое сопротивление все еще исправной, крепкой и здоровой феодальной системы. Можно так сказать: Пруссия не могла копировать Французскую революцию — хотя лучшие головы страны считали ее совершенно необходимой — поскольку была она для этого чересчур здоровой. В Пруссии в 1800 году не было никакой "революционной ситуации", как это было во Франции за десять лет до того. Там в 18 веке медленно загнивал феодализм. В Пруссии же он был еще полностью крепким и полным сил, и ему вовсе не требовалось особенно напрягаться, чтобы разделаться с планами столицы как с пустой болтовней.

Единственная большая реформа была проведена еще до 1806 года: освобождение крестьян на государственных землях. Оно несомненно было гораздо более успешным, чем позже попытка Штайна освободить крестьян из частных имений. Где государство само хозяйствовало, оно могло не только планировать и дискутировать, но и действовать. Более 50 000 государственных крестьян стали до 1806 года свободными собственниками; это больше, чем позже за весь период с 1807 по 1848 год. В остальном же все оставалось в планах и набросках; царила атмосфера реформ, но не было политики реформирования. У Пруссии после Базельского мира было достаточно заинтересованности и желания прогресса, но в то же время она оставалась как-то неспособной к движению, прикованной к своим старым учреждениям. Эти оковы разорвало лишь внешнее поражение; но поражение это переломило одновременно также и почти все государство.

Как дело дошло до войны и поражения 1806 года — это поразительная и поучительная история. Король Фридрих Вильгельм III, в полной противоположности со своими обоими предшественниками, был искренним пацифистом. Незадолго до своего вступления на трон он написал для своего собственного поучения и определения "Мысли об искусстве правления". В нем говорится: "Наивысшее счастие страны достоверно состоит в продолжительном мире; наилучшая политика следовательно это такая, которая постоянно эту основу имея перед глазами, делает так, чтобы соседи наши нас в покое оставили. Не следует вмешиваться в чужие дела, это недопустимо… Чтобы однако против воли не оказаться замешанным в чужие дела, следует остерегаться союзов, которые нас рано или поздно в них втянуть могут". Таким образом, мир посредством нейтралитета; и этой линии с видимым успехом Фридрих Вильгельм придерживался в течение девяти лет.

Эти девять лет в Европе почти повсеместно были годами войн. Только вот как раз та страна, которая при обоих предшественниках Фридриха Вильгельма (быть может, читатель помнит об этом) действовала по принципу: "На континенте не может произойти ничего, что не имело бы к ней отношения, и никакой политический процесс определенного значения не должен проходить без ее участия", теперь пребывала в сознательно выбранной изоляции и оставалась островком мира. При этом она еще даже совершала неплохие сделки: при большом землеустройстве в западной Германии под эгидой Франции, при так называемом "Решении имперского сейма о ликвидации церковных и мелких самостоятельных владений" [46] 1803 года, Пруссии отошел еще раз большой кусок территории, практически вся Вестфалия. Совершенно без войны. Чего же более желать? А годом позже, когда Наполеон провозгласил себя императором французов и когда немецкий император Франц, в предчувствии грядущих событий принял титул "Император Австрии", то Наполеон даже настоятельно просил прусского короля тоже принять подобный титул — Императора Пруссии. Фридрих Вильгельм III скромно отклонил это предложение. "Не следует позволять ослеплять себя мнимой славой", — предписал он самому себе в уже цитировавшихся "Мыслях об искусстве правления". Он не желал ставить Пруссию наравне с четырьмя империями и вмешиваться в их дела, где только возможно. Он хотел оставаться скромным королем Пруссии, и прежде всего он хотел, чтобы его оставили в покое. Если же войне не миновать — он "жаждал, чтобы не быть в том повинным".

Министр одного из средненемецких карликовых государств, которые тогда находились под защитой прусского нейтралитета, Гёте, высказался по этому поводу с умудренным опытом скепсисом, как будто бы покачивая головой: "Хотя мир пылал во всех углах и концах, и Европа приняла иной облик, на суше и на воде превращались города и флоты в прах, но средняя, северная Германия наслаждалась еще лихорадочным миром, в котором мы посвящали себя проблематичной безопасности. На западе была основана великая империя, она протягивала корни и ветви во все стороны. Тем временем казалось, что Пруссии была предоставлена привилегия — укрепляться на севере". В этом чувствуется скептицизм. Гёте не доверял прусскому миру. Он был более реалистичным политиком, чем Фридрих Вильгельм III.

Фридрих Вильгельм не осознал, что нейтралитет меняет свой характер, когда меняются взаимоотношения окружающих держав. Когда Пруссия в 1795 году заключила с Францией сепаратный мир в Базеле, то тогда французская республика была еще сильно теснимым со всех сторон государством, с радостью готовым купить прусский нейтралитет и заплатить за это дорогую цену. Десятью годами позже французская империя превратилась в сильнейшую державу Европы, намеревавшуюся установить владычество над всем континентом. Нейтралитет Пруссии превратился в этих обстоятельствах в пассивную солидарность с Францией.

В 1805 году Австрия и Россия объединились с Англией, чтобы сломить превосходство в силе Наполеона. Теперь это называется "отвечать той же мастью". Россия и Австрия настаивали, чтобы Пруссия присоединилась к союзу. Но Фридрих Вильгельм продолжал цепляться за свой нейтралитет. Самое большее, на что он дал себя уговорить русскому царю в Потсдаме в 1805 году при праздничной и несколько театрализованной сцене братания перед гробницей Фридриха Великого, было вооруженное посредничество. Но Наполеон действовал гораздо быстрее. Еще до того, как он принял прусского посланника, он разбил австрийцев и русских под Аустерлицем и принудил Австрию к сепаратному миру. Россия в гневе отвела свои войска за свои границы. Для посредничества Пруссии дел больше не было.

Вместо этого Наполеон предложил теперь Пруссии союз — и более того: он принуждал к нему, он властно его требовал. И в феврале 1806 года — это охотно замалчиваемый факт — этот союз, совершенно против наклонностей короля, превратился в реальность, хотя правда направлен он был лишь против Англии, но не против России. Нейтралитет Пруссии уже в войне 1805 года сводился к преимуществу более сильной стороны, то есть французов. После победы французов в этой войне Пруссия должна была радоваться, что Наполеон оказал ей честь предложением союза с вознаграждением — расширением её территории. Пруссия должна была забрать английский Ганновер: это случилось в июне. Англия ответила конфискацией всех прусских торговых судов. Пруссия оказалось, едва ли осознавая, как это произошло, на стороне Франции в войне с Англией. И затем, лишь тремя месяцами позже, война против Англии неожиданно превратилась в войну против Франции.

Как это так? Разворот кажется необъяснимым. Никто не желал и не планировал этой войны, в том числе и Наполеон. У него все еще было уважение к прусской армии — "Если бы он был жив, то мы не были бы здесь", сказал он у гробницы Фридриха Великого, которую он посетил после своих побед, и еще в 1806 году он отдавал предпочтение тому, чтобы сделать Пруссию своим младшим партнером, а вовсе не победить и завоевать ее. Что же касается Фридриха Вильгельма III, то он был само воплощение любви к миру. Да, можно даже сказать: он ввязался в войну из-за болезненной любви к миру. Он не простил Наполеону того, что тот принуждал его к союзу. Он был также оскорблен тем пренебрежением, с которым уже до этого в Ансбахе французские войска, не спросив разрешения, маршировали через прусскую территорию. Если уж война, то тогда лучше против обидчика, который его "не желал оставить в покое", чем против Англии, которая ему ничего не сделала! И еще король понимал, что он, связанный союзом с Наполеоном, со временем не избежит войны против своего друга, русского царя. В июле Пруссия за спиной своего нового французского союзника заключила нечто вроде перестраховочного договора с русским царем. Наполеон узнал об этом и ответил угрожающим развертыванием войск в Тюрингии. На это Пруссия мобилизовалась и ультимативно потребовала прекратить это сосредоточение войск. Ответом было вступление войск. Недоверие на французской стороне, раздражение на прусской, с обеих сторон болезненное самолюбие — ссора между союзниками, и затем короткое замыкание. Ясных планов, чего они собственно хотят от этой войны, не было ни у одной из сторон; с прусской стороны вообще отсутствовал всякий расчет шансов на успех. Без союзников и без политических целей велась война оскорбленных людей чести; почти что можно было бы сказать, что Пруссия в 1806 году все еще защищала свой уже потерянный нейтралитет. Какой контраст по сравнению с прусскими войнами 18-го столетия!