Повести - Исай Калашников

— Машину я не поведу. Поведет Володя. Он сейчас что-то там подтягивает.

— Он приехал? Ну молодец! Я так и знал — прибежит. Не любит доверять машину. Вот собственник! — Зыков засмеялся, встал, раскинул руки. — Ох, и дреману же я сейчас!

XVI

Переступив порог гостиницы, Миша Баторов оторопело остановился. В дверном проеме «женской» половины, будто в портретной раме, стояла Соня Дарова. В темно-вишневом брючном костюме, с тяжелым узлом волос на затылке, слегка оттягивающим ее голову назад, нездешняя, далекая от всего того, чем жил последние сутки Миша, она стояла и надменно смотрела на него сквозь квадратные стекла очков.

— Ага, беглец, попался! — шагнула к Зыкову и Алексею Антоновичу. — Послушайте, товарищи, как это называется — приглашает в гости, а сам двери на замок — и подальше, подальше! У вас в милиции все такие?

Алексей Антонович холодновато оглядел ее.

— Извините, а вы кто такая?

Это Соню не смутило. Она протянула тонкую руку с янтарным браслетом на запястье.

— Дарова. Из газеты.

— А-а, пресса. Что ж, пресса — это хорошо. — Он пожал Соне руку, довольно любезно улыбнулся: — Будет неплохо, если и нашу работу осветите. Маловато, по правде говоря, пишут о нашей работе.

Зыков толкнул Мишу в бок, шепнул:

— Смотри, отобьет.

Из кухни в коридор, где они столпились, выплыла Агафья Платоновна. Со скрытой робостью поглядела на Алексея Антоновича, спросила:

— Чай пить будете?

Вскинув руку к часам, Алексей Антонович сказал:

— Что ж, стакан чаю выпить не мешает.

Пришел Володя, доложил, что машина в порядке, можно трогаться в путь. Играя ключами, спросил у Зыкова:

— Ну как вы тут, без меня?

— Без тебя у нас ничего не выходит, — огорченно развел руками Зыков.

Чай пили на кухне. Соня выложила на стол городские гостинцы — булочки, сыр, копченую колбасу, Агафья Платоновна открыла банку с грибами, нарезала крупными ломтями хлеба. Чай был отменный, черный, заваренный по-бурятски, с молоком, маслом и солью — он обжигал нутро, выжимал пот, снимал усталость. Все незаметно повеселели. Зыков мычал от удовольствия, благодарил Агафью Платоновну, а та стояла в стороне, пряча руки под передником, смущенно и опечаленно улыбалась. У Алексея Антоновича на лбу выступила легкая испарина, весь он как-то размяк, подобрел. Разговаривая с Соней Даровой, не забывал подливать ей чаю. Не забывал и развивать свою мысль о том, как важно в воспитательных целях шире освещать в прессе работу милиции. Миша не сомневался, что Алексей Антонович попросит Соню написать статью или очерк и сейчас подводит под просьбу соответствующую базу. Слабость к печатному слову, питаемая начальником, показалась Мише слегка неожиданной и чуточку забавной, но он был рад, что Соню тут сразу приняли за свою; подумал, что был совершенно неправ, когда считал, что ему будет плохо, если Соня появится здесь; оказывается, все обстоит совсем иначе, сейчас он чувствует себя гораздо лучше, душевная тягота стала менее ощутимой. Несколько раз он ловил на себе взгляд Сони, она, кажется, хотела что-то сказать, но Алексей Антонович не позволял ей отвлекаться. И все же она выбрала момент, спросила:

— Ты почему все время помалкиваешь? Не узнаю Григория Грязнова! Впрочем, мы еще поговорим! — В ее голосе прозвучала напускная, а может быть, и всамделишная угроза.

— Вы его не ругайте, — неожиданно вступился Алексей Антонович. — Все случилось внезапно. У нас всегда все случается внезапно. Мы не принадлежим ни себе, ни друзьям, ни близким своим.

У Сони весело блеснули стекла очков.

— Вы принадлежите обществу, да? Вы его карающая десница, да?

В ответ Алексей Антонович только улыбнулся. Можешь, мол, девочка, иронизировать сколько угодно, но так оно и есть. Когда Миша и Зыков вышли его провожать, Алексей Антонович посоветовал, скорее даже приказал:

— Отнеситесь к девушке со всем вниманием.

Мотор рыкнул, машина покатилась по улице, ощупывая лучами фар бревенчатые стены домов и дощатые заборы, мигая красными задними фонарями.

В домах топились печи, из труб выпархивали искры, летели вверх. И россыпи звезд на темном небе казались негаснущими искрами. Небо было близким, протяни руки и погрузишь их в рой покалывающих огоньков. Весь мир представлялся простым, понятным, доступным, и не было в нем места ничему уродливому, безобразному, гадкому. Зыков стоял рядом, шумно вбирая в себя байкальскую прохладу.

— Знаешь, о чем я думаю, Миша?

— О звездах.

— Э-э, нет, я верхоглядством не занимаюсь. Пытаюсь я, друг мой Миша, осознать такой факт — у меня дочь. Не рядовой это факт, если принять во внимание, что у тебя, например, пока ни жены, ни дочери нету. Очень тебе сочувствую. Ну идем, зададим храпака.

Агафья Платоновна убирала со стола. Она попросила Мишу зайти на кухню, зашептала:

— Сбежал постоялец-то, а? Неужели он-таки, а?

— Пока ничего неизвестно. Может быть, и не он, а кто-то другой.

— Добро бы. Вовек себе не прощу, что приняла записку и на конфетки позарилась. Мне легче будет, если другой.

Миша хотел что-то сказать, но слова разом вылетели из головы, сознание вдруг пронзило то, что до этого плохо воспринималось им: один из подозреваемых, значит, возможно, и убийца — Ефим Константинович, сын этой сердобольной женщины. Он смотрел в ее оплывшее лицо, думал, что она, очевидно, не ведает, какая гроза может разразиться над ее головой, и не желал, не хотел, чтобы это случилось, все в нем восставало, протестовало, сопротивлялось…

— Все будет хорошо, Агафья Платоновна.

— Чего хорошего-то, сынок? Жизнь-то Верочке никто не возвернет. — В ее выцветших глазах заблестели слезы. — Прости, сынок. Не я, душа плачет. — Вытерла слезы концом передника. — Иди. Девушка тебя дожидается.

Соня сидела в коридоре, в кресле у журнального столика, курила. Он сел напротив и тоже закурил. Соня молчала, ждала от него объяснения. А ему не хотелось сейчас говорить об этом — ничтожно это, мелко, несущественно. Но и затягивать молчание было опасно.

— Извини, Соня. Я, конечно…

— …тип еще тот — это хотел сказать? Признаюсь, я обиделась. Мог бы все-таки оставить свои координаты. Самой пришлось добывать. Ну ничего, как-нибудь сочтемся. Я уже не сержусь. Говорят, что нет худа без добра. Тут — так. Мне, кажется, повезло. Понимаешь, я давно мечтала написать повесть о взаимоотношении человека и природы. Колоссальной важности тема. Но как к этой теме подступишься? Ясности — никакой. А тут этот случай. Почти готовый сюжет. И какой! Два полюса — защитник и хищник. Схватка противоположностей. Непримиримый конфликт. И этот трагический финал.