Повести - Исай Калашников

Торопливо вышел. У Сысоева, чтобы скрыться, времени было больше, чем достаточно. И все же есть кое-какие возможности перехватить преступника. Первое, надо позвонить в отдел, дать указание произвести негласную проверку всех автомашин, идущих отсюда в город. Второе, попросить городских товарищей установить местожительство Сысоева и, если он проскользнет здесь, задержать его в городе.

XIV

— Мне бы сигарет, симпатичная. — Зыков стоял у прилавка, улыбался Клаве. — Мне бы хороших сигарет, славненькая. Чтобы с фильтром, чтобы коробка блестела.

Клава ответила на улыбку, лукаво повела бровью.

— Чего захотел! Придется покурить папиросы.

— Не для себя нужны. Люблю угощать друзей-приятелей. Сам не курю, потому что здоровье не позволяет.

От смеха у Клавы запрыгали кудряшки, кокетливо выглядывающие из-под белого чепчика.

— А видно, что изболел, бедняга. И чем это, интересно, жена откармливает.

— Секрет фирмы, — важничая, сказал Зыков. — Но ради вашего мужа могу и поделиться.

— Мужем еще обзавестись надо.

— Сложно, что ли, ясноглазая? Вам-то! Стоит свистнуть — набегут, знай выбирай.

— Боюсь свистнуть-то: побегут — расшибутся или друг другу ноги оттопчут.

— А вы тихонечко, чтобы не все слышали. Лучше всего — на ушко.

— И все-то ты знаешь!

— Что поделаешь, профессия знать обязывает.

— А что за профессия? Или опять секрет?

— Секрета нет — следователем работаю.

В глазах Клавы на миг метнулось беспокойство, невольным жестом она одернула халат, но сказала ровным, ничего не выражающим тоном:

— А, слышала: ночью приехали убийцу ловить.

Посмеиваться она перестала. И уже не подергивала лукаво бровью. Как часто бывает в таких случаях, возникла напряженность, резко меняющая людей. Зыкову этого не хотелось. Он хитровато, по-свойски подмигнул Клаве.

— Может быть, сигареты все-таки найдутся?

— Дефицита под прилавком не держу. Можете даже проверить.

— Ну что вы! — вроде бы даже обиделся он. — Разве можно не верить такой прекрасной девушке! И не проверять я вас пришел…

— Конечно, за сигаретами, которые не курите!

— И не за сигаретами. Это уж так, попутно. У меня к вам есть дело, совсем незначительное, но — дело. Во сколько вчера к вам заходили Степан Миньков и Тимофей Павзин?

— А я не знаю. Часы у меня встали. А и шли бы часы — что же мне, замечать, кто когда пришел-ушел?

— Справедливо. Долго они у вас пробыли?

— С полчаса.

— После них кто-нибудь заходил в магазин?

— А никого. Я сразу же его заперла и ушла к себе.

— У вас в тот вечер был кто-нибудь? Гости, скажем.

— Ну, кто по такой грязище в гости потащится! У меня никого не было, и я сама никуда не ходила. А что кружитесь вокруг да около? Спрашивайте прямо. Небось, уж кто-то настучал, что у нас со Степкой роман был? А и был бы — что с того? В таких делах всяк за себя отвечает. И не перед милицией, перед своей совестью. Вот и весь мой сказ.

— Вы правы — всяк за себя отвечает. Нравится вам Степан — дело ваше и только ваше. — Зыков помолчал, ожидая возражения, но Клава ничего не сказала, и он продолжил: — Но сейчас могут возникнуть всякие домыслы, догадки, слухи. Вы окажете нам большую услугу, если чуть подробнее расскажете о своих взаимоотношениях со Степаном Миньковым.

— А хорошие были взаимоотношения. Тут у меня ни родных, ни подруг. Одна. И Степан тоже был одиноким при живой жене. Она была очень занята своей работой и собой. А Степан был как бы сбоку припека. Извините, что я так говорю о покойнице. Нехорошо так говорить, а и не сказать нельзя. И вот еще что. Ничего такого, о чем думают, у нас со Степаном не было. Ваше дело верить или нет, но мы были друзьями. Бывал он у меня. И часто. Когда один, а когда и с Тимохой. Стрелять научил. Ружье подарил.

— О, да вы отчаянная женщина! Моя жена, например, скорее прикоснется к змее, чем к ружью.

— А будешь отчаянной. Три года в этой дыре. С тоски сдохнуть можно.

— До этого где жили?

— В городе, конечно.

— А работали где?

— В Доме торговли.

— Так, так. — Зыков весь просиял, словно сделал бог весть какое открытие. — Понимаете, смотрю на вас и все ломаю голову — лицо знакомое, видел где-то, а где — не вспомню. Именно в Доме торговли я вас и видел. — И уже как бы на правах старого знакомого, доверительно, с сочувствием, спросил: — Вам здесь не нравится?

— А что тут может нравиться? В городе многие завидуют — ах, живешь на Байкале, как это, должно быть, чудесно. Ах, воздух! Ах, природа! Ах, сибирское море! Ах, ах! А тут холодно. А выйти некуда. А телевизор показывает плохо. Говорю: тоска зеленая.

— Жаль, но наши вкусы не совпадают, — огорчился Зыков. — Мне тут все нравится. Единственное, что меня не привлекает — охота. Но ружья люблю. Часто охотничьи ружья, особенно подарочные, сделаны изумительно. Я был бы вам благодарен, если бы вы показали свое. Тем более, что покупателей, вижу, нет. И у меня свободного времени — девать некуда.

Клава не могла догадаться, что Зыков, прежде чем зайти в магазин, проделал простенькую операцию. На двери висела табличка из жести, на одной стороне было написано «Открыто», на другой — «Закрыто». Движением руки Зыков «закрыл» магазин. Покупатели, глянув на табличку, шли в другой. Клава задвинула внутренний засов и через задние двери провела его во двор, забитый пустыми ящиками, коробками, рассохшимися бочками. Рядом с входом в магазин была другая дверь. Клава открыла ее и пропустила вперед Зыкова. Он оказался в небольшой комнате, тесноватой, но уютной. На единственном окне висели яркие шторы («Как галстук у Миши Баторова», — отметил про себя Зыков), у одной стены стоял диван, закрытый пледом, у другой — квадратный стол под тяжелой скатертью, возле него в углу — телевизор.

— Хорошо, — сказал Зыков. — Тут и дом, тут и работа.

— А мало хорошего. В праздничные дни, ночь ли полночь ли, стучат в окно — выручи. Кофе хотите?

— Ну что вы! И без того неудобно, что напросился, можно сказать, навязался в гости к вам.

— Ничего особенного… У меня экспресс-кофейник, мигом сварю. — Она налила воды в никелированный цилиндр, толкнула штепсель в розетку. — Вы пока ружье посмотрите. Оно за диваном лежит.

Ружье оказалось маленькой, почти игрушечной одностволкой. Не штучное, массового производства. Дробовое, калибр тридцать два. Такие называют мухобойками. Открыл ствол, посмотрел на свет. Канал был серым от пыли. К нему давно никто не прикасался.

— Ну, и как мое ружье? — спросила Клава.