Тридевять земель - Антон Уткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Александра Николаевна рано потушила свет и легла, но сон не шёл. То она думала о том, что на её любимой скатерти пообтрепалась бахрома, то в мыслях возникали слова из последнего письма Павлуши. "Настроение здесь удивительно спокойное, – писал он, – войны, видимо, не ждут и в неё не верят, хотя у нас приказано двенадцати старым лейтенантам, которые на очереди в старшие офицеры, быть готовыми по первому требованию к немедленной отправке на Восток. Ходят слухи, что на Новый год будет очень большое производство в капитаны 2-го ранга, произведут будто бы около ста человек – это нечто небывалое, и сообразно этому много мичманов в лейтенанты, так что Тилен будет, видимо, произведён, а я сильно постарею по службе. Сегодня по всем экипажам и отрядам спрашивали желающих офицеров и инженер-механиков отправляться в Тихий океан. Мой экипажный товарищ говорил, что на придворном балу 19-го января он слышал, что войны, наверное, не будет, а по городу циркулируют слухи, что война уже началась, – вот тут и разберись. Я ничего бы не имел против возвращения на Восток, лишь бы дали побывать в отпуску и закончить классы". Сознание её перебирало слова сына, но постепенно промежутки между ними увеличились и туда проникли другие, посторонние письму. Зима. Бахрома. Как такое могло случиться?.. Сказать вам откровенно… Да, зима. Только что был, и нет его… Снежинки вытягивались в струны, в нити, и сплетались в коконы шелкопряда, а потом в кудели пряжи, а потом последнее видение исчезало в один миг, и Александра Николаевна, как ни старалась, не могла восстановить в памяти его смысл. Сознание её нежилось в череде бессвязных образов… Наконец, один из них упрочился и увлёк её своей странной логикой. Был бал. Александра Николаевна видела себя в огромной зале, освещенной мириадами свечей, и кто-то, как будто бы Тилен, кружил её в вальсе, и она, чуть закинув голову, ловила сощуренными глазами свет искрящихся люстр. Но кто такой Тилен? Тут ей показалось, что корсет её платья расшнуровался. В смущении она искала ответ на лицах танцующих, но отовсюду ей отвечали ободряющие, поощрительные взгляды. Охваченная стыдливым недоумением, Александра Николаевна ждала окончания вальса, но танец никак не кончался, а объятье её кавалера было настолько властно, что не находилось возможности ничего сообразить. И новый вопрос затмевал прежний: как мог быть её партнером Тилен, если она никогда прежде его не видела? Наконец движение её тела, его кружения сделалось столь стремительным, что произвело свист, а свист перешел в шёпот…
– Вставай, матушка, вставай, сударыня, – торопливой приглушённой скороговоркой будила Гапа.
– Что ещё? – сонным голосом спросила Александра Николаевна, наполовину ещё пребывая в своём нелепом сновидении.
– Вставай, матушка, с волости приехали, за Дорофеичем. Война.
Александра Николаевна села на кровати. Рядом с Гапой с испуганными глазами стояла Луша.
– Боже мой, – приговаривала она, пока Луша подавала ей одеваться, – с кем же это?
– С японцем, бают, будь он неладен, – сказал Гапа.
Во дворе стояла телега с подводчиком, рядом переминался с ноги на ногу староста. Приехали за Дорофеичем, бессрочно-отпускным, служившим в усадьбе скотником. Из волости прислали конверт с "перышком": бородка гусиного перышка была прилеплена к сургучной печати, а это значило, что дело не терпит ни малейшего отлагательства. В доме замелькал свет, спешно делали расчёт с Дорофеичем да подносили на дорогу водки. Гапа вдруг запричитала, заголосила. Староста, покашливая в кулак, с нетерпением ждал конца сборов.
– Беспременно приказано к свету быть, – наконец осмелился напомнить он.
Дорофеич торопился, ему нужно было ещё заехать в деревню, переменить рубаху, захватить сапоги и мундир, попрощаться с женой и детьми.
– Ну, прощай, Дорофеич, – сказала растерянная Александра Николаевна.
– Счастливо оставаться, матушка Александра Николаевна, – поклонился Дорофеич. Не смотря на выпитое, был он сосредоточен и лихорадочно соображал, какие дела ещё предстоит сделать.
– Выпей ещё стаканчик, да и ты, подводчик, выпей, – настаивала Гапа.
– Благодарим покорно, Агафья Капитоновна. Прощайте, Агафья Капитоновна, прощай, Игнат, счастливо оставаться, барыня. Насчет мальчишки, что просил, возьмите в пастушки на лето.
– Непременно, – заверила его Александра Николаевна, и долго отдавались в ушах его последние слова: "Так я в надежде буду".
* * *Кое-как дождавшись серого рассвета, она велела запрягать. Сообщение о начале военных действий и о том, что при этом пострадали наши броненосцы, пришло в Рязань около 9 часов утра, и уже через час редакции губернских газет забросали заснеженные улицы десятками тысяч экстренных прибавлений к выпускам. Всюду бежали разносчики с кипами листков и их буквально рвали на части.
Игнат ожидал у саней с торжественным, собранным, но озабоченным видом, и по дороге даже несколько раз прикрикнул на лошадей недобрым голосом, чего за ним практически не водилось.
Городок, окутанный серенькой погодой, пробуждался скрипом тяжёлых двустворчатых ворот, промозглым лязгом снимаемых амбарных замков, шальным собачьим брехом да свистом полозьев по насту; сеялся мелкий, редкий снежок. Лишь на углу Успенской, где был дом председателя уездной управы фон Кульберга, выходящей к Соборной площади, скучилась небольшая толпа. Какой-то господин, по виду судейский, держа на отлёте номер «Губернских Ведомостей» громко читал высочайший манифест, перепечатанный из "Правительственного вестника". Вокруг него стала образовываться толпа, извозчики, вихрастые посыльные из лавок, и даже городовой, в позе вольной, но напряжённой.
Божиею поспешествующей милостью, Мы, Николай Вторый, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса Таврического, Царь Грузинский, Государь Польский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский, и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский. Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский. Мстиславский и всея Северныя страны Повелитель; и Государь Иверский, Картлинския и Кабардинския земли и области Арменския; Черкасских и Горский Князей и иных Наследный Государь и Обладатель; Государь Туркестанский; Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Сормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский… Собравшиеся слушали это перечисление титулов без всякого нетерпения, а внимательно и даже как-то вдумчиво, пытаясь, видимо, осмыслить и вообразить всю громаду земель, упоминавшихся здесь. Александра Николаевна поймала себя на мысли, что она и сама не прочь дослушать до конца, но тут пошли "И прочая", и документ перешел к сути дела:
"Объявляем всем Нашим верным подданным: В заботах о сохранении дорогого сердцу Нашему мира, Нами были предложены все усилия для упрочения спокойствия на Дальнем Востоке. В сих миролюбивых целях Мы изъявили согласие на предложенный Японским Правительством пересмотр существовавших между обоими Империями соглашений по Корейским делам. Возбужденные по сему предмету переговоры не были, однако приведены к окончанию, и Япония, не выждав даже получения последних ответных предложений Правительства Нашего, известила о прекращении переговоров и разрыве дипломатических сношений с Россиею. Не предуведомив о том, что перерыв таковых сношений знаменует собой открытие военных действий, Японское Правительство отдало приказ своим миноносцам внезапно атаковать Нашу Эскадру, стоявшую на внешнем рейде крепости Порт-Артур. По полученным о сем донесении Наместника Нашего на Дальне Востоке, Мы тотчас же повелели вооруженной силой ответить на вызов Японии. Объявляю о таковом решении нашем, мы с непоколебимою верою в помощь Всевышнего и в твердом уповании на единодушную готовность всех верных Наших подданных встать вместе с Нами на защиту Отечества, призываем благословение Божие на доблестные Наши войска армии и флота. Дан в Санкт-Петербурге в двадцать седьмой день Января в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четвертое, Царствования же Нашего в десятое. На подлинном Собственною Его Императорского Высочества рукою подписано НИКОЛАЙ"
Некоторое время в кучке людей царило молчание, и только выдыхаемый ими пар клубился над головами.
– Ну, что ж! Война так война, коли они того хочут, – сказал наконец какой-то мастеровой. – Всё одно они нас не одолеют. – Где одолеть! – сочувственно подтвердил другой. – Мы грудью станем. Какой-то старик вспоминал объявление в Москве войны 1877-78 года. Молодёжь слушала его, затаив дыхание. – А что, – поинтересовался ещё какой-то молодец в белом фартуке поверх нагольного полушубка, – японец страшнее турки? Вопрос остался без ответа. Никто из собравшихся японцев никогда не видел, разве только на картинках.