Тридевять земель - Антон Уткин

Слова эти были встречены дружным смехом.

– Да там удобства-то даже во дворе находятся, – пояснила Валентина Григорьева.

Александр Иванович сидел за своим столом мрачный, встревоженный и недовольный. Стоило ему открыть рот, как гомон негодования тут же заставлял его умолкать.

– В перспективе возможно восстановление круглосуточного стационара, – удалось вставить ему, – однако при условии развития Моршанского узла и увеличения прикрепленного населения.

– Ну что вы такое говорите? – возмутился пожилой мужчина. – О каком увеличении узла можно говорить, когда в депо сейчас осталось 500 человек, а ещё недавно было полторы тысячи?

– Народу им мало, – подал голос ещё кто-то. – Да одних ветеранов, да ещё и ныне действующих железнодорожников вместе с членами их семей на Моршанском узле – несколько тысяч человек, а узел охватывает не только сам Моршанск, но и линии: одна в сторону Ряжска длиной 125 километров и в сторону Пензы ещё сто двадцать шесть.

Беспомощное лукавство главного врача было очевидно всем, и железнодорожники легко находили возражения против его увёрток. Видя, что ситуация выходит из-под контроля, он решился на отчаянный шаг – извлёк из сейфа какую-то папку и протянул её Грише.

– Ну, вот, – предложил он с плохо скрытым злорадством, – полистайте. У меня секретов нет. Здесь всё, что касается этой истории.

Пока Гриша изучал документы, стороны продолжали обмениваться мелкими уколами. Внезапно всю эту суматошную перепалку покрыл гневный Гришин голос:

– А с этого нельзя было начать? – Гриша вынул из папки какой-то лист и протянул его главврачу. Взгляды ветеранов проводили движение бумажного листа по воздуху с благоговейной тревогой.

– Ну, вот же вы сами всё и видите, – развёл руками тот, бросив взгляд на документ. Судя по его удовлетворённому лицу, это была именно та бумажка, которую, по мысли Александра Ивановича, и должен был найти Гриша.

После этого Гриша как-то сник, щёлкнул ручкой и свернул свои записи.

– Ну ладно, – сказал он, – спасибо вам, Александр Иванович, нам теперь надо в депо.

Ветераны, так ничего и не поняв, гурьбой повалили за Гришей и на улице взяли его в плотное кольцо. Валентина Григорьева, с трудом сдерживая ликование, готовилась торжествовать.

– Здорово вы его напугали, – смеялась она. – Аж весь затрясся.

Мужчины стремились пожать Грише руку, а женщины смотрели на него как на светлого ангела.

– Статью я напишу, – пообещал он им, – в этом можете быть уверены. Могу даже её вам по электронной почте выслать, так сказать, для гласного обсуждения. Но вот чего обещать не стану, так этого того, что её напечатают.

Все были так возбуждены, что на эти последние слова, которые были тут самыми главными, никто не обратил внимания.

– Вы ещё напишите, – попросила Ольга Тулупова, – насчёт развития магистральных линий. Всё они врут. Пути снимают ежеквартально. Что от советского времени осталось, то и эксплуатируют. Подлатают там где, ну и сойдёт. А это ведь безопасность. В прошлом году не было введено ни одного километра новых путей общего пользования, вы только вдумайтесь – ни одного, а раньше-то ежегодно вводили по шестьсот километров. Последним прощался с Гришей почётный железнодорожник, бывший машинист-инструктор Владислав Стрельцов. Рукопожатие его, несмотря на годы, оставалось ещё по-мужски крепким, и он оказался проницательней других.

– Я так понял, не откроют больше нашу больницу, – тихо сказал он.

– Не знаю, – честно ответил Гриша и прямо посмотрел ему в глаза.

На переезде, куда тоже по рабочей необходимости должен был заглянуть Гриша, беседа мгновенно свернула на пресловутую больницу.

– Догнивать нас оставили, – сказала женщина в оранжевом жилете. – Раньше больные просили: "Можно я домой пойду, я тут рядом живу". Врачи отвечали: "Нельзя". А теперь ступай куда хочешь, а у него давление 240! Разве можно такого человека отпускать?

Обедать отправились в депо. В ангаре над электровозами носились ласточки. Солнечный полумрак пах мазутом. Здесь в прохладе отдыхали локомотивы. На перилах галереи второго этажа висел лозунг: "Россия – великая железнодорожная держава".

– Приятные они тут, – заметил Гриша, выуживая из стакана с компотом дольки варёных яблок. – Вообще железнодорожники – особый народ. Генофонд нации. Спокойные, серьёзные, – специалисты, одним словом. Кругозор есть, географию знают. А то я тут работал в одном журнале, – улыбнулся он, – так там главный редактор не знал, в какой стороне Тула находится.

Все дела были переделаны, и Михаил с Гришей пошли пройтись по городу. Тротуары, обсаженные берёзами и остриженными ершистыми липами, жёлтые с коричневыми рамами окна присутственных мест, уездная архитектура с пилястрами, белоснежный собор с портиком, с овальными бирюзовыми куполами, гулкая прохладная его внутренность, стёртые до ям каменные напольные плиты, – всё это совсем не было похоже на Сараи. Казалось, именно в таком городке разворачивалось действие повести Ивана Шмелёва "Моя любовь", столь мастерски переведённая Александром Петровым в формы анимации.

В небольшом сквере недалеко от собора из травы вырастал памятный камень с надписью: "Товарищи, спите спокойно. Над вашими могилами клянемся довести до конца дело освобождения трудового народа. В.Лотикову, Н.Евдокимову и другим героям, павшим от контрреволюционной руки. 1918–1920".

Поблуждав по городку, Михаил с Гришей оказались на центральной улице около тента, под которым были устроены столы и разливалось в пластиковые стаканы пиво, слава о котором ещё во время проклятого царизма далеко перешагнула границы уезда.

Солнце пекло неимоверно, прохлада манила, а ещё больше манило кафе под тентом. Кафе разместилось удачно – проходящий народ неизменно соблазнялся и усаживался на лакированные сосновые лавки, время от времени подъезжала "Газель", и молодцы в шортах и тапочках на босу ногу забирали пустые пивные кеги и сгружали полные. Гриша, заложив правую руку в карман и прижимая папку к бедру, разглядывал эту заманчивую жизнь, как ребёнок ярмарочных сахарных лошадок.

– Зайдём, – не выдержал наконец он.

– Мне ж ехать, – напомнил Михаил.

– Ну да, ну да, – как-то озабоченно согласился Гриша, и плечи его опять передернулись. – А я хлебну, хлебну искрометного.

– Есть "Моршанское", есть "Купеческое", – продавщица назвала свой товар с чинной гордостью.

– О, – весело откликнулся Гриша, – наш уровень.

Он попросил было налить один стакан, но потом взял сразу два. "Чего уж", – бросил он Михаилу, который спросил бутылку лимонада.

Раскалённая улица из-под тента смотрелась совсем иначе. Будничные хлопоты прохожих усугубляли довольство посетителей.

– Другое дело, – молвил Гриша и перевёл взгляд с одного стакана на другой, в раздумье, с какого начать, но было заметно, что его не на шутку заботит что-то другое. Не дожидаясь, пока сойдёт пена, он отпил несколько глотков, вытер губы тыльной стороной руки, на которой болтались часы, навалился локтями на столешницу и протяжно сказал:

– Н-да, дела-а.

Не успел он насладиться первыми ласками хмеля, как телефон его зазвонил.

– Александр Иваныч, – сказал Гриша каким-то вкрадчивым, задушевным голосом, которого Михаил в нём даже не предполагал, – спасибо, спасибо вам за приглашение. Рады бы, но у нас ещё редакционное задание до конца не выполнено… Нет, очень много дел ещё, а уже обратно пора… Да, сегодня. Ну, то есть уже завтра. Ночью.

Видно, на том конце провода поинтересовались, о каком задании идет речь, потому что Гриша с готовностью принялся перечислять:

– На переезде надо посидеть, с осмотрщиками походить… да, извините и спасибо вам. Всего доброго.

– Боится, сволочь, – удовлетворенно произнёс он, давая отбой и на вопросительный взгляд Михаила пояснил: – Главный врач звонил, из стационара. – И он игриво подмигнул Михаилу. – В баню звал.

– Ого! – воскликнул Михаил. – Да ты, брат, птица!

Гриша криво ухмыльнулся и сказал:

– Э-эх, вот раньше-то жили. Рассказывали, в семидесятые годы, когда корреспондент ехал, так вагон прицепляли, бывший маршала какого-то. Потом СВ давали, а сейчас купе – лет десять, – задумчиво сказал он. – Экономят. Ну, это ничего. Мы люди простые… А вот был такой в советское время легендарный журналист – Чумаченко. Про него анекдоты ходили. Однажды полетел куда-то на север зафиксировать некие прискорбные факты. Через неделю является в редакцию: на голове ондатровая шапка, сам в новой дублёнке, в руках дипломат. Достает оттуда бутылку водки, оленину, строганину, красную рыбу, тяжело вздыхает и говорит: "Факты не подтвердились".

Однако, несмотря на все эти прибаутки, Михаил ясно видел, что Гриша расстроен, растерян и задумчив.

– Ну, к чему здесь дело клонится? – поинтересовался он.

– К чему клонится? – горько усмехнулся Гриша. – Ну смотри, к чему оно всё клонится. – Он безнадежно махнул рукой и извлёк из своей папки документ. – Это я, когда этот Александр Иванович из кабинета вышел, копию успел сделать.