Рассказы - Натаниель Готорн

— Это Искатель, — прошептала Хэнна, судорожно схватив мужа за руку, Мэтью, посмотри, он мертв!

— Он умер от радости, — ответил Мэтью, весь дрожа, — а может быть, сам блеск Великого карбункула принес ему смерть.

— Великий карбункул! — раздался за его спиной сварливый голос. — Великая чушь! Если вы нашли его, будьте столь любезны показать его мне.

Они обернулись и увидели циника, который, поправив на носу свои огромные очки, глядел то на озеро и скалы, то на далекие гряды тумана, то прямо на Великий карбункул, но, казалось, не замечал его блеска, как будто все дотоле рассеянные тучи вдруг сгустились, чтобы скрыть камень от его глаз. И даже когда этот неверующий повернулся спиной к скале и у ног его от яркого блеска сокровища пролегла густая тень, он и тогда не пожелал признать, что видит хоть слабый проблеск света.

— Ну, где же эта ваша Великая чушь? — повторил он. — Что же вы мне ее не покажете?

— Да вот же карбункул! — закричал Мэтью, разгневанный этой упрямой слепотой, и повернул циника к залитому горячим блеском утесу. — Снимите ваши несчастные очки, и вы сразу увидите!

А эти темные очки, вероятно, так же скрадывали яркость красок, как закопченные стекла, сквозь которые люди наблюдают затмение солнца. Однако циник, бравируя своей решимостью, с вызовом стащил очки с переносицы и смело поднял глаза прямо на сверкающий пламенем Великий карбункул. Но едва успел он кинуть на него взор, как с протяжным глухим стоном уронил голову на грудь и прижал руки к своим бедным глазам. Отныне для несчастного циника и в самом деле померк свет Великого карбункула и вообще всякий свет, земной или небесный. Он так привык смотреть через очки, лишавшие все окружающее даже намека на блеск и яркость, что, как только его незащищенный взор встретился с ослепительно сверкающим чудесным камнем, он навеки потерял способность видеть.

— Мэтью, — прошептала Хэнна, прижимаясь к мужу, — давай уйдем отсюда.

Увидев, что жена теряет сознание, Мэтью опустился на колени и, поддерживая ее одной рукой, окропил ей лицо и грудь ледяной водой из волшебного озера. Это привело ее в чувство, но не придало мужества.

— Да, моя возлюбленная, — вскричал Мэтью, прижимая ее, дрожащую от страха, к своей груди, — да, мы уйдем отсюда и вернемся в наш скромный домик! Благословенное солнце и мирная луна будут светить нам в окна, а по вечерам мы будем разводить веселый огонь в очаге и, любуясь им, чувствовать себя счастливыми! Но никогда больше не станем мечтать о таком свете, которого не могут разделить с нами другие люди.

— Нет, нет, никогда! — ответила Хэнна. — Да и как бы мы могли днем и ночью выносить неистовое сияние Великого карбункула?

Зачерпнув в горсть воды, они напились из озера, не оскверненного еще устами смертного. Затем, ведя за собой ослепшего циника, который более не произносил ни слова и старался, чтобы ни один стон не вырвался из его измученной груди, начали спускаться с горы. Но, покидая берег заколдованного озера, на который доселе не ступала нога человека, они кинули прощальный взгляд на утес и увидели, что вокруг него снова начал собираться густой туман, сквозь который тускло светил Великий карбункул.

Что же до остальных путников, занятых поисками этого камня, то, как рассказывает предание, достопочтенный мастер Икебод Пигснорт вскоре оставил все попытки найти сокровище, сочтя это предприятие безнадежным, и благоразумно решил вернуться к своим складам у бостонской пристани. Но когда наш незадачливый купец проходил через ущелье, на него напала шайка воинственных индейцев и увела его с собой в Монреаль, где он просидел в плену до тех пор, пока с болью в сердце не заплатил огромный выкуп, чем значительно приуменьшил свою коллекцию шиллингов с изображением сосны. Более того, за время его долгого отсутствия дела его пришли в такое расстройство, что остаток своих дней он уже не только не купался в серебре, но не всегда имел и медный грош. Алхимик доктор Какафодель вернулся к себе в лабораторию с большим куском гранита, который он растер в порошок, растворил в кислоте, расплавил в тигле и раскалил на огне паяльной лампы, а результаты его трудов были опубликованы в самом толстом фолианте того времени. Ясно, что для подобных экспериментов гранит подходил куда лучше, чем Великий карбункул. Поэт тоже допустил ошибку и, найдя в одной из пещер, куда не заглядывало солнце, большой кусок льда, объявил, что он во всем совпадает с его представлением о Великом карбункуле. Критики говорили, что хотя его стихам не хватает блеска, свойственного драгоценному камню, в них сохранилась вся холодность льда.

Лорд де Вир возвратился в свой родовой замок, где ему пришлось удовольствоваться светом восковых свечей в канделябрах, и в положенное время занял предназначенный ему гроб в фамильном склепе. Когда могильные факелы замигали в этом мрачном прибежище, не было нужды в Великом карбункуле, чтобы убедиться в тщетности земного блеска.

Расставшийся с очками циник бродил по земле, вызывая всеобщую жалость, и, в наказание за добровольную слепоту, на которую обрекал себя прежде, терзался страстным желанием увидеть хоть проблеск света. По ночам он поднимал выжженные глазницы к луне и звездам, на рассвете обращал лицо на восток, к восходящему солнцу, словно соблюдая ритуал парса-идолопоклонника. Он совершил паломничество в Рим, чтобы оказаться вблизи тысячи огней, освещающих собор Святого Петра, и наконец погиб во время большого лондонского пожара, в самую гущу которого он ринулся с отчаянной надеждой уловить хоть слабый отсвет пламени, пожиравшего небо и землю.

Мэтью и его жена мирно прожили многие годы и любили рассказывать предание о Великом карбункуле. Правда, к концу их долгой жизни рассказ этот слушали уже не с таким доверием, как раньше, когда были живы люди, слыхавшие о прославленной драгоценности. Ибо утверждают, что с того момента, как двое смертных проявили мудрую скромность и отвергли сокровище, блеск которого затмевал все земные богатства, сияние его угасло. Когда другие путники добрались до утеса, они нашли на нем лишь темный камень, покрытый блестящими чешуйками слюды. Иные предания гласят, что как только юная чета пустилась в обратный путь, карбункул упал с утеса в заколдованное озеро и что в полдень там все еще можно увидеть Искателя, склонившегося над водой в попытке разглядеть неугасимое сияние.

Некоторые считают, что этот не имеющий себе равных камень и сейчас сверкает, как встарь, и клянутся, что из долины Сако сами видели вспышки его сияния, подобные зарницам. Должен признаться, что я сам, находясь за много миль от Хрустальных гор, заметил удивительную игру света над их вершинами и, повинуясь поэтическому влечению, сделался последним пилигримом Великого карбункула.

ПРОРОЧЕСКИЕ ПОРТРЕТЫ

Перевод И. Разумовского и С. Самостреловой

— Удивительный художник! — с воодушевлением воскликнул Уолтер Ладлоу. Он достиг необычайных успехов не только в живописи, но обладает обширными познаниями и во всех других искусствах и науках. Он говорит по-древнееврейски с доктором Мазером и дает уроки анатомии доктору Бойлстону. Словом, он чувствует себя на равной ноге даже с самыми образованными людьми нашего круга. Более того, это светский человек с изысканными манерами, гражданин мира — да, да, истинный космополит: о любой из стран, о любом уголке земного шара он способен рассказывать так, словно он там родился; это не относится, правда, к нашим лесам, но туда он как раз собирается. Однако и это еще не все, что восхищает меня в нем!

— Да что вы! — отозвалась Элинор, которая с чисто женским любопытством слушала рассказ о таком необыкновенном человеке. — Уж и этого, казалось бы, достаточно!

— Разумеется, — ответил ее возлюбленный, — но гораздо удивительнее его природный дар настраиваться на любой тип характера, так что мужчины, да и женщины, Элинор, разговаривая с этим необыкновенным художником, видят себя в нем, как в зеркале. Однако я все еще не сказал о самом главном!

— Ну, если он обладает другими такими же редкостными свойствами, засмеялась Элинор, — то, боюсь, Бостон для него опасен. Да послушайте, о ком вы мне рассказываете, о живописце или о волшебнике?

— По правде сказать, этот вопрос заслуживает более серьезного внимания, чем вам кажется, — ответил Уолтер. — Говорят, этот художник изображает не только черты лица, но и душу и сердце человека. Он подмечает затаенные страсти и чувства, и холсты его озаряются то солнечным сиянием, то отблесками адского пламени, если он рисует людей с запятнанной совестью. Это страшный дар, — добавил Уолтер, и в его голосе уже не слышалось прежнего восхищения, — я даже побаиваюсь заказывать ему портрет.

— Неужели вы говорите серьезно, Уолтер? — воскликнула Элинор.