Самозванка. Кромешник - Терри Лис

соплеменника, не мигая. Мрачная улыбка кривила губы Упыря. — А тебя, тем часом, через Эреттурн за Зубатку переправим, — продолжал он невозмутимо. — Оборотни Рункарда хороший слог любят. А стихи твои позабористей любой «вдовушки». Они оценят.

— Верхом? — недоверчиво нахмурился командир, загодя ёжась.

— К седлу привяжем, если сам не усидишь, — пожал плечами Адалин. — До Гравароса лично провожу. А там тебя оборотни встретят.

Сейран пожевал губами, размышляя.

— Затея рисковая. Потому может сработать, — подытожил Фладэрик негромко.

— Но, — Милэдон всё ещё сомневался, меряя гостя угрюмым взглядом исподлобья. — Даже сработав… как это спасёт тебя?

— А чего меня спасать? — ехидно щуря ярко воссиявшие глаза, осклабился в ответ тот. — Чай, не девица подневольная.

— Хэминд не успокоится. Ты ему что кость в горле, — бывший командир пасмурно наморщил изборождённый свежими морщинами лоб. — Или колючка в сапоге. Высшие, сам говорил, тоже не в восторге, — унылое перечисление грозило затянуться, но Упырь не перебивал, лишь утвердительно кивая в ответ на каждую фразу. — Гвардейцы завидуют, министериалы давно позабыли присягу, Совет, да и Голос, тебя боятся. А испуганный зверь кусает…

Адалин только развёл руками.

— Фладэрик, ты ведь… допрыгаешься, — скорбно протянул Сейран с чисто отеческой тоской.

Упырь лишь фыркнул:

— Да и пёс бы с ним. Мне что терять? Ни семьи, ни обязательств. — Милэдон устало и неодобрительно поморщился, но возражать не стал. — Радэрика, будь он хоть самому Тёмному Князю сродник, ни одна собака не заподозрит. Второго такого… образцового отрока не найти. За него сам Канцлер Стударма поручится, я уж про Каувица молчу, — пожалуй, тут Упырь слегка приукрасил действительность ради спокойствия запальчивого Милэдона.

Гэдэваль Лаэрвиль, монарший ставленник, в университете королевском заправлявший, отличался характерным, ушлым складом ума и соответствующей прозорливостью. Иные на лакомых постах не заживались. А старший наставник, Тиргерат Каувиц, вельможной шельмоватостью составлял достойную конкуренцию дворцовым прихвостням. И всё же, младшего братца сии достойные мужи, в целом, одобряли.

— Без тебя всё рухнет, — резонно возразил командир, предусмотрительно понизив тон. И пристальней вгляделся в шалое лицо, пробрезжившее нарочитым легкомыслием. — Ты же понимаешь?

— Я помирать пока и не собираюсь, — откликнулся насмешливо Упырь. — Наивно ждать чего иного от «ублюдской твари королевы». Разберусь.

— Князь свидетель, ты сказал, — набожно буркнул, осеняя себя соответствующим знаком, Милэдон.

Про старшего Адалина он в казармах слыхал всякое. А ведь гвардейцы с динстманнами да солдатнёй прелагатая уважали, а то и, стыдно сказать, любили. Как величали за глаза ненавистного упрямца остальные, Сейран тоже имел некоторое представление. И осведомлённости Фладэрика на сей счёт отчего-то совсем не удивился. Удивляла, разве, лёгкость, с который наследник одной из знатнейших семей долины принимал придворное злословие.

— Кстати. Твой брат присягает ей на днях. Ты не останешься в Замке? — припомнил и невольно удивился командир.

— Не мне же присягает, — покрутил серёжку в ухе Адалин. — Величеству. А тебя проводить нужно. Орлов проведать. Да и… хм… срок уже. Думаю, пора прощаться с Розой.

— То есть… всё готово? — Фладэрик, не снимая со стылого лица ухмылки, кивнул. — Упырь! За это стоит выпить! Не кривись, твоё любимое прикажу! Ишва-Илэ. Золотое Ставменское! Обычай велит.

— Обычай много чего велит, — пожал плечами, не слишком сопротивляясь, Адалин.

Голова гудела, потихоньку сраставшиеся покровы ныли и зудели. А Упырь почувствовал странное, не связанное со внешним миром раздражение. Лютую, отупелую тоску, бирюком вцепившуюся в глотку.

Растирая ноющий загривок, Фладэрик степенно наблюдал, как призванный Дофот колдует над кубками, подобострастно глядя на покровителя, старательно сооружавшего из постели подобие берлоги. И на ходу прикидывал, как бы спровадить страдальца из долины. То, что в седле Милэдон не удержится, чем дальше, тем становилось очевиднее. Адалин помянул проклятого Канцлера и его окаянных приспешников, дело своё, судя по результатам, знавших прекрасно.

Держальник почтительно передал гостю кубок и, закусив губу, отступил к двери. Сейран, улыбаясь, полулежал на подушках, шкура сползла на ноги, обнажая облепленные рубахой рёбра, туго стянутые перевязками.

Ишва-Илэ, пряная отрава, креплёное имтильское вино, отдающее изюмом и буйством, пахло одуряюще, вызывая в памяти подзабытые картины, а в разуме — оттеночное беспокойство. Упырь прикрыл глаза: а ведь проныра Милэдон знал, чем потчевать надменного приятеля, помнил и, кажется, нарочно озаботился.

Ставменское зелье не пользовалось особой популярностью у кровососов. В виду специфичности, стоимости и, отчасти, взаимоотношений Короны с мореходами. Подданные блистательной Айрин предпочитали сладкую дрянь родом из Ардуайна или забористые Ярьеннские шедевры, больше напоминавшие приправленную опилками сивуху Хуторского Бажая. Бражку Адалин принимал как неизбежное зло, титулованную западную канитель, отдающую мхом — тоже, но с куда меньшим восторгом.

А Золотое Ставменское они частенько пили с отцом.

— На удачу! — провозгласил бравурно Сейран, воздев кубок. — Во славу Розы и на погибель врагам!

— Угу, — буркнул Фладэрик, избегая чрезмерной экзальтации, против воли принюхиваясь к знакомому, свербящему полутонами аромату.

Глава 4. Гостеприимство, кров и стол

Подрумянившееся к вечерней зорьке, а всё равно чахоточное в северных краях светило, клонясь к пушистым шапкам сосен, что застлали отлоги синих гор, искоса заглядывало под откос узкого, бойницу напоминавшего окна. Не то взалкало напоследок кровавых подробностей упырьего быта, не то попрощаться заглянуло.

В каминном зале, сакральной кладовой битого зверья, дежурной усыпальнице раритетного оружия, а заодно, как подозревал Адалин, месте регулярного послеобеденного паломничества, собралась небольшая толпа.

Генрич Белый Милэдон, сутуловатый старик с гвардейской выправкой, пепельными усами, годными послужить родовым знаком в обход герба, и носом им под стать, в сопровождении полчищ собак и своры чуть более многочисленной родни чопорно предстоял посередине, аккуратно зачесав пенные космы на старомодный лад, и зачем-то напялив придворный кафтан, древний, что поселковая знахарка, и лишь чудом от моли упасенный. Ещё и перевязью той же эпохи обмотался.

Фладэрик приглядывался к амуниции, дивясь как сохранности, так и самому факту ее существования. Громоздкая, напоминавшая конскую упряжь конструкция смотрелась на почтенном кровососе вполне уместно.

Собаки млели, родня благоговела.

Нервно почесав бровь, Адалин выбрался из ниши окна, откуда невозбранно любовался пейзажем и сочинял «покаяние» Милэдона. Поклонился, размышляя, чем ещё почтить явление подобного масштаба.

Сопровождаемая зловещим скрежетом, ритмичным похрустыванием и проникновенным шорохом ползущей по стене сороконожки, в зале объявилась Альдэгерда. Разумеется, в кресле. Памятный чепец прикрывала благообразная накидка, прихваченная обручем. Собаки благоразумно старухи сторонились. Родня огребала тычки подвяленным перстом и острым локтем, послушно расступаясь.

Искоса глянув на подкатившую на самоходном кресле старицу, Генрич отрывисто мотнул кудлатой головой:

— Рад приветствовать тебя в своём доме, мессир Адалин. Прости нерасторопность. Я не знал о твоём визите, иначе прервал бы прогулку прежде. — Упырь улыбнулся, благополучно симулировав воспитание и маскируя прищуром диковатый взгляд, невольно мерявший