Михаил Булгаков в Художественном театре - А. Смелянский

5 октября после заседания коллегии И. Судаков сообщает М. Булгакову по пунктам: «Установлена режиссура по „Белой гвардии“, это Б. И. Вершилов и я. 2) Сделано нами распределение ролей и завтра будет утверждено. 3) А. В. Луначарский по прочтении трех актов пьесы говорил В. В. Лужскому, что находит пьесу превосходной и не видит никаких препятствий к ее постановке. Прошу Вас завтра в 31/2 часа дня повидаться со мной и Б. И. Вершиловым в театре. Мне хотелось бы перечитать роман „Белая гвардия“. Не окажете ли любезность принести с собой экземпляр, если он у Вас имеется. Репетиции по „Белой гвардии“ начнутся немедленно, как будут перепечатаны роли. Срок постановки март месяц на сцене МХАТ» 3.

Все в этом письме оказалось преувеличенным. Вопрос об основной сцене был еще совершенно не решен, срок постановки не установлен Высшим Советом, а Луначарский не только не находил пьесу превосходной, но и счел своим долгом написать В. В. Лужскому официальное письмо, которое завязывает еще один достаточно сложный и характерный «узел» романа с театром. Вот это письмо от 12 октября, написанное после того, как нарком дочитал и перечитал первый вариант инсценировки.

«Я внимательно перечитал пьесу „Белая гвардия“. Не нахожу в ней ничего недопустимого с точки зрения политической, но не могу не высказать Вам моего личного мнения. Я считаю Булгакова очень талантливым человеком, но эта его пьеса исключительно бездарна, за исключением более или менее живой сцены увоза гетмана. Все остальное либо военная суета, либо необыкновенно заурядные, туповатые, тусклые картины никому не нужной обывательщины. В конце концов, нет ни одного типа, ни одного занятного положения, а конец прямо возмущает не только своей неопределенностью, но и полной неэффектностью. Если некоторые театры говорят, что не могут ставить тех или иных революционных пьес по их драматургическому несовершенству, то я с уверенностью говорю, что ни один средний театр не принял бы этой пьесы именно ввиду ее тусклости, происходящей, вероятно, от полной драматической немощи или крайней неопытности автора» 4.

Не станем сейчас входить в обсуждение тех критериев, которыми оперировал Луначарский в оценке достоинств пьесы. Этот сюжет еще будет интересно развиваться, а у нас будет возможность рассмотреть его обстоятельно. Сейчас — о другом.

Каждому понятно, что отзыв Луначарского, в сочетании с общим холодком в отношении пьесы Станиславского и «стариков», мало заинтересованных в «молодежном спектакле», делали положение Булгакова критическим.

События не заставили себя ждать. Ровно через день после письма Луначарского и через восемь дней после жизнерадостного письма Судакова, то есть 14 октября, состоялось очередное заседание репертуарно-художественной коллегии. Вторым пунктом протокола значилось: «Слушали: О постановке пьесы „Белая гвардия“.

Постановили: Признать, что для постановки на Большой сцене пьеса должна быть коренным образом переделана. На Малой сцене пьеса может идти после сравнительно небольших переделок. Установить, что в случае постановки пьесы на Малой сцене она должна идти обязательно в текущем сезоне; постановка же на Большой сцене может быть отложена и до будущего сезона. Переговорить об изложенных постановлениях с Булгаковым».

Вот это и есть театр. В процессе рождения спектакля участвуют столько людей, сплетается столько интересов и мотивов, что драматург должен чувствовать себя все время в состоянии круговой обороны.

Булгаков на совещании присутствовал, тут же со всеми «переговорил» и на следующий день ответил В. В. Лужскому письмом, в котором бросил свою чуть затеплившуюся драматургическую судьбу на кон. В этом письме характер взаимоотношений Булгакова с театром в переломные моменты писательской жизни просматривается совершенно отчетливо.

«Глубокоуважаемый Василий Васильевич,

Вчерашнее совещание, на котором я имел честь быть, показало мне, что дело с моей пьесой обстоит сложно. Возник вопрос о постановке на Малой сцене, о будущем сезоне и, наконец, о коренной ломке пьесы, граничащей, в сущности, с созданием новой пьесы.

Охотно соглашаясь на некоторые исправления в процессе работы над пьесой совместно с режиссурой, я в то же время не чувствую себя в силах писать пьесу наново.

Глубокая и резкая критика пьесы на вчерашнем совещании заставила меня значительно разочароваться в моей пьесе (я приветствую критику), но не убедила меня в том, что пьеса должна идти на Малой сцене.

И, наконец, вопрос о сезоне может иметь для меня только одно решение: сезон этот, а не будущий.

Поэтому я прошу Вас, глубокоуважаемый Василий Васильевич, в срочном порядке поставить на обсуждение в дирекции и дать мне категорический ответ на вопрос:

Согласен ли 1-ый Художественный театр в договор по поводу пьесы включить следующие безоговорочные пункты:

1. Постановка только на Большой сцене.

2. В этом сезоне (март 1926).

В случае если эти условия неприемлемы для Театра, я позволю себе попросить разрешение считать отрицательный ответ за знак, что пьеса „Белая гвардия“ свободна» 5.

Письмо, прямо скажем, незаурядное. Начинающий драматург ставит ультиматум прославленному театру. Прославленный театр имеет рецензию наркома, о которой уже было сказано. Станиславский, который мог бы спасти дело, в лучшем случае к нему равнодушен: на протоколах коллегии, где решается судьба пьесы, он делает замечания по самым разным пунктам, кроме одного — булгаковской пьесы. В одном случае Константин Сергеевич возмущен тем, что хотят ввести дублера на роль Татарина в спектакле «На дне», в другом — просит членов коллегии сообщить о результатах их дежурства на спектаклях, в третьем — настойчиво призывает молодых энтузиастов подумать о «Хижине дяди Тома», которая Станиславского в это время чрезвычайно интересует.

Впечатление такое, что вопрос о «Белой гвардии» предрешен и даже нет затруднений с формой отказа. Автор сам предложил ее.

Это впечатление обманчиво. Среди противоречивых интересов и внутритеатральных течений есть определяющая сила: стремление мхатовской молодежи сказать свое слово о современности.

16 октября созывается экстренное заседание коллегии. Лужский сообщает о булгаковском ультиматуме, и «нижняя палата» фактически принимает все условия драматурга, решает немедленно приступить к работе над пьесой, не гарантирует только выпуск ее в «текущем сезоне».

21 октября утверждается распределение ролей. В этом распределении Судаков предполагался на роль Алексея Турбина, Ливанов — на роль Николки, Кедров — на роль Малышева. Угадали только с Прудкиным, Добронравовым и Соколовой, сразу попавшими на свои роли.