Счастье по собственному желанию - Галина Романова

Она пропустила их и вошла в подъезд. Савельевы жили на третьем этаже старенькой пятиэтажки. Лифта, соответственно, в доме не было, и Любе пришлось идти наверх пешком. Минуты три ушло на подъем. Еще минута на то, чтобы перевести дыхание и успокоить взбесившееся сердце. Потом она позвонила. Тишина… Люба снова и снова жала на звонок, и отлично слышала его трель в недрах савельевской квартиры, но и только. Никто не спешил ей открывать, и не было слышно ничего вообще за их дверью. Ни криков детей, а они были у них горластыми. Ни звука работающего телевизора, включался тот обычно на полную мощь.

– Что за черт! – возмутилась она вполголоса.

Она возлагала такие надежды на бумаги, оставшиеся после Тимоши. Да и Татьяна казалась на редкость настойчивой, приглашая ее зайти.

– Таня! Ты дома? – Люба оторвала палец от кнопки звонка и постучала кулаком по двери. – Эй! Есть кто дома?

Кажется, ее услышали, потому что дверь неожиданно распахнулась. Не широко, нет, на треть. Распахнулась и легонько качнулась от сквозняка. Савельевы любили, чтобы было прохладно. И в доме всегда все было настежь: форточки, окна, балконная дверь.

– Таня… – Люба шагнула через порог квартиры и пару минут привыкала к полумраку прихожей. – Таня, ты где?

Почему она не почувствовала опасность сразу? Почему не уловила ее дуновение вместе со сквозняком, блуждающим по квартире?

Нет же, пошла в гостиную, как овца на заклание. По пути успела заглянуть в спальню детей. Там никого не было. Кроватки были аккуратно застелены шерстяными одеялами в яркую красную клетку. Подушки в белоснежных наволочках нацелились острыми уголками в потолок. По паре мохнатых тапочек у каждой кроватки. Детей дома не было, это очевидно. Иначе бы в их комнате все было бы вверх дном. А сейчас здесь царил порядок. Зато в гостиной…

Люба ворвалась в комнату стремительно, не забывая звать Таню по имени. Распахнула дверь гостиной. Шагнула вперед и тут же невольно вскрикнула, округлив глаза от ужаса.

На полу, на вытертом ковре Савельевых в самом центре под люстрой лежала мать Татьяны и невидящими глазами смотрела в потолок.

– Что же это, господи?! Теть Вера!!! Теть Вера, да что же это??? – Люба всхлипнула, и зажмурилась, и замотала головой, пытаясь прогнать страшное видение.

Нужно, наверное, было подойти и помочь ей чем-то. Нужно было делать хоть что-то, не стоять столбом и не трястись от страха, как идиотка. Не закрывать глаза по-страусиному и не пятиться. Нужно было что-то делать! «Скорую» вызвать, к примеру, или…

Нет, «Скорая» бы уже не помогла. Мать Татьяны мертва, это было очевидно. Взгляд остекленел. Из-под головы на ковер натекла лужа крови. Пальцы крепко сжаты. Кто-то, с кем она отчаянно боролась (а она боролась, повсюду были разбросаны вещи), убил ее.

Три ящика письменного стола у самого балкона были вывернуты из пазов и валялись на полу. Постельное белье, что Татьяна обычно хранила в нижнем ящике старенького серванта, тоже кто-то сбросил на пол, и повозил по нему ногами. Белые простыни хранили следы грязи. Ах, ну да. На улице же дождь, не запачкаться было сложно. Газеты с журнального столика упали. Что-то кто-то искал…

Пакет! Пакет, о котором ей вчера настойчиво твердила Татьяна! Где он?! Наверняка его унес тот, кто напал на бедную тетю Веру. Господи, что будет с Таней?! Она с детьми наверняка сейчас на кладбище. А когда вернется, что будет с ней и детьми?! Нет, допустить, чтобы они все это видели, нельзя. Никак нельзя.

Люба снова попятилась, потянув дверь на себя. Вернулась на деревянных ногах в прихожую и набрала дежурную часть того отделения, где раньше работал Тимоша. Малый на телефоне попался то ли новенький, то ли просто бестолковый. Сколько ни пыталась она добиться от него домашнего телефонного номера Сячинова Гены, бывшего соратника Тимоши, тот не хотел ей помогать ни в коем случае.

– Ну, тогда выезжайте по вызову просто так, – вздохнула она, ухватившись за голову, бесполезные пикировки с дежурным чуть не свели ее с ума.

– А что теперь случилось? – недовольно пробубнил бестолковый малый, не желающий волновать свое начальство в выходной день.

– Убийство, молодой человек. Убийство в квартире Савельевых.

– Что??? А кто звонит?! – он чем-то загремел, загудел, зазвонил, начав отдавать распоряжения по параллельному телефону.

– Звонит друг их семьи.

– Вы где?

– Я на месте преступления. То есть в их квартире.

– А как вы туда попали?! – проявил бдительность страж, будто это входило в его полномочия: допрашивать ее.

– Послушайте… – Люба набрала полную грудь воздуха, с шумом выдохнула и скоренько досчитала до десяти. – Как я туда попала, я объясню при встрече тому, кто этим делом будет заниматься. Это не в вашей компетенции, молодой человек. Все…

– Подождите, подождите, – заспешил дежурный, опасаясь, что она сейчас бросит трубку. – А кто хоть убит?

– С этого надо было и начинать, – проворчала Люба, поймав в зеркале над телефонной тумбочкой отражение своей бледной физиономии. – Убита мать Татьяны Савельевой.

– А точно она убита? Может, это инсульт или сердечный приступ? – вдруг разочаровался дежурный.

Его послушать, так быть убитым исключительная прерогатива молодых. Старым надлежало умирать только от инсульта и сердечных колик.

– Слушай, сержант, или кто ты там!.. – Люба ощутимо скрипнула зубами, чтобы не сорваться на примитивный мат.

Ей надоело слушать его глупости. Хотелось присесть и привалиться спиной к стене хотя бы. А еще лучше выпить чего-нибудь, можно даже и водки. Тошно и страшно было так, что мутился рассудок.

– Я могу отличить умершего от инсульта человека от убитого, не такая уж я и дура! Повсюду следы борьбы. Из-под головы жертвы натекла лужа крови. Еще какие свидетельства нужны?.. Ты хоть догадался послать сюда группу или все выясняешь?

– Догадался, – буркнул дежурный недовольно. – Ждите. И это… Не трогайте там ничего.

А то она дура совсем, и про следы, отпечатки и прочую ерунду, оставленную преступником, не знает! Люба фыркнула беззлобно, осторожно укладывая трубку на аппарат. Пошла в кухню и, достав из холодильника бутылку водки, сделала пару глотков прямо из горла. Потом вернулась в прихожую. Села на крохотную табуреточку, детскую, скорее всего. Привалилась спиной к стене и стала ждать приезда оперативников.

Ждать пришлось бесконечно долго. Или ей так казалось. Звуки наплывали из ниоткуда и снова исчезали. В голове ухало и переливалось, как на горном перевале. Во рту было погано и от страха, и от выпитой водки. А тут еще не покидала мысль о том, что будет с Татьяной, когда она узнает, что и мать ее мертва тоже. И нашел ее не кто-нибудь, а она – Люба. И становилось еще поганее и еще тошнее.

Везде она! Все на ней сходится, замыкается, все смерти все преступные интересы.

Скорее бы… Скорее бы уже приехала милиция.

Первым в дом Савельевых вошел Гена Сячинов – невысокий крепенький блондин с голубыми смешливыми глазами – друг и соратник покойного Тимоши Савельева. Сейчас в его глазах не было и намека на смех. И сам он был предельно сдержан и скуп на приветствия.

– Где? – только и спросил он у Любы, когда вошел.

– В гостиной, – и она для верности потыкала пальцем в сторону прикрытой двери в гостиную. – Она с кем-то боролась. Видимо, сопротивлялась.

– Понятно. – Гена двинулся туда, но вдруг остановился и посмотрел на нее тревожно. – А ты-то как тут оказалась?

– Меня Татьяна звала. Звала еще с вечера. – Люба покаянно сложила руки на груди. – Вчера я не смогла приехать, потому что…

Потому что сама в какой-то мере находилась в пострадавших. И, может, чудом осталась жива. И квартиру ее всю тоже перевернули вверх дном, выпотрошив даже диванное нутро. Но Гена не стал ее слушать, удовлетворившись кратким объяснением о том, что ее вызвала сюда Татьяна.

– Посиди на кухне, Любовь, – еще выискался один любитель называть ее полным именем. – Потом мы с тобой поговорим.

Она ушла в кухню и закрыла за собой дверь, и для верности поставила у двери табуретку. Села на нее, чтобы никто уже не проник к ней сюда, когда она станет тихонько плакать и пить горькую.

Где-то через полчаса неторопливого деловитого рокота голосов в прихожей раздался истошный крик. Вернулась Татьяна с детьми. Детей сразу увел кто-то из соседей, а вот Татьяна продолжала рыдать и биться, пока ее тоже не увели.

Выходить к ней Люба не стала. Во-первых, не знала, что может сделать и чем помочь. Струсила, короче. А во-вторых, она успела напиться до такого состояния, что боялась упасть, если вознамерится подняться с табуретки.

Но подняться ей все же пришлось. И побеспокоил ее все тот же Сячинов.

– Люба, – он стукнул в матовое стекло кухонной двери. – Мы закончили. Открывай.

Ухватившись одной рукой за край кухонного стола, дотянуться было нетрудно, кухня была три на два метра, Люба встала и отодвинула ногой табуретку от двери.