Повести и рассказы - Семён Самсонов

«Дорогой товарищ Павлов!

Мы — советские ребята, пионеры. Нас семь человек. Мы были в трудовом детском лагере, потом нас продали помещице. У неё мы работаем, как рабы. Очень хотим знать, как вы живёте, что думаете о Красной Армии. Когда она придёт в Германию? У нас был свой секретный сбор, и мы решили чем-нибудь помочь вам. Только не знаем, как ухитриться делать вам передачи и держать связь с вами. И ещё мы хотим знать, как бы стать для вас полезными. Напишите обо всём, посоветуйте, как нам быть и что делать. Мы можем достать немного гороху, отрубей и табаку…»

В конце Вова вывел крупными буквами: «Юные сталинцы». Ни числа, ни подписей он умышленно не поставил.

7. НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Девочки с утра до позднего вечера возились по хозяйству: доили коров, топили печи, перегоняли молоко на сепараторе, убирали дом, варили похлёбку для свиней. Особенно тяжело бывало в те дни, когда Эльза Карловна оставалась дома. Она успевала сунуть нос всюду: то ввалится на кухню, то неожиданно появится в коровнике, то идёт проверять работу мальчиков. На весь двор раздавался её громкий, властный голос. Эльза Карловна всегда бывала чем-нибудь недовольна, и на девочек сыпались пощёчины и зуботычины.

Чаще всех доставалось нерасторопной Ане. Она действительно была совершенно неорганизованная, несобранная. Шура и Люся жалели её, пытались помочь, подбадривали, но это мало помогало. Аня целыми днями то молчала, то плакала, то вдруг забивалась куда-нибудь и сидела, пока её не разыщут подруги.

Когда Шура рассказала подружкам о пленных, Аня оживилась. Глаза у неё разгорелись, на щеках появился румянец. Она то и дело переспрашивала Шуру:

— Значит, мы не одни.

— Конечно, не одни.

— И Красная Армия придёт в Германию? За нами придёт?

— Наверное, придёт. Даже обязательно!

— Неужели придёт? А я думала, мы уже больше никогда отсюда не вырвемся. Ах, если бы скорее! Мне кажется, я не дождусь…

Впервые за последние дни Аня так много говорила. Во во время обеда даже мальчики заметили, что она веселее обычного, а, когда Жора шутил, Аня смеялась вместе с другими.

Под вечер, когда усталые девочки перебирали грязный холодный картофель (хороший — для продажи, испорченный — для скота), Аня неожиданно предложила:

— Давайте, девочки, хорошую картошку сыпать в кормовую.

— Зачем? — спросила Шура.

— Наберём несколько вёдер хорошей картошки и насыплем отдельно в уголок, рядом с плохой. А потом для ребят и себя будем варить не гнилую, а эту, хорошую.

— Давайте! — поддержала её Люся. — Довольно нам есть гнильё вместе со свиньями!

— Правильно! — согласилась Шура и одобрительно посмотрела на Аню.

Но и на этот раз на Аню свалилось несчастье. Едва успела она вынести в сарай ведро хорошей картошки и высыпать её в ларь, как появилась хозяйка. Заглянув в ларь, Эльза Карловна достала огромную свежую картофелину, внимательно осмотрела её, ковырнула пальцем и разразилась бранью.

Аня стояла ни жива, ни мертва. Немка больно ударила картофелиной по лицу оторопевшую девочку и завопила ещё яростней. Шура и Люся тревожно прислушивались.

— Бедная, бедная Аня! — шептали девочки.

— Теперь она её изобьёт, — проговорила Шура. — Да и нас заодно.

Так и вышло.

Эльза Карловна подошла сперва к Ане, схватила её за рукав и вытолкнула за дверь. Потом спокойно размахнулась и ударила по щеке Шуру. Люся в ожидании своей очереди зажмурила глаза, но, к удивлению, удара не последовало. Нагнувшись над большим ящиком с хорошей картошкой, Эльза Карловна начала разгребать её руками, потом схватила деревянную лопатку и принялась ворошить картофель сверху донизу.

Шура локтем подтолкнула Люсю и, присев на корточки, проворно начала перебирать картофель. Люся последовала её примеру. Мучительно долгими казались эти минуты ожидания: будет ещё или не будет бить их Эльза Карловна. Иногда Эльза Карловна постепенно утихала, убедившись, что её рабыни работают не так уж плохо. И на этот раз она утихла, увидев, что хороший картофель отобран добросовестно.

Неизвестно, поняла ли Эльза Карловна, почему Аня высыпала хорошую картошку в гнилую, или сочла это её ошибкой. Уходя, она сказала:

— Плех рапотать! Швайн! Вся нош собирайт картофель!

Остаток вечера Аня оставалась подавленной. Глаза, красные от слёз, одна щека распухла, голубенькая косынка сползла с головы, и от этого её лицо, совсем ещё детское, казалось мучительно усталым и грустным.

— Она сильно била тебя? — участливо спросила Люся.

— Сильно.

— Больно? Очень больно?

— Больно, — односложно ответила Аня.

— Крепись, Анечка, крепись, родная! Мы всё ей припомним, за всё отплатим. Отольются ей наши слёзы! — успокаивала её Люся.

— Мне тоже попало, — как бы подбадривая Аню, сказала Шура.

Но Аня не ответила.

Почти всю ночь работала она безмолвно, склонится над ларём, чтобы перебирать картофель, уставится глазами в одну точку и смотрит-смотрит, точно вот сейчас сойдёт с ума. За ночь ни единым словом не обмолвилась с подругами и, только когда все они вернулись в свою каморку, Аня повалилась на постель и сквозь слёзы крикнула:

— Если бы я знала, что нам ещё долго придётся терпеть такое, я бы не стала жить!

— Что ты, Аня! Что ты! — испугалась Люся.

— Мы должны дождаться наших, — убеждала её Шура.

На обеих девочек слова Ани производили тяжёлое впечатление. В самом деле, если в этих страшных условиях они упадут духом, потеряют надежду, что тогда? А ведь теперь у них и долг есть: пленные ждут их помощи.

Аня вскинула голову, хотела что-то сказать, лицо ее снова приняло прежнее тоскливое выражение, взгляд потускнел, и, уткнувшись в подушку, она зарыдала.

— Пусть выплачется, легче будет, — шепнула Люся.

Шура только головой покачала и тяжело вздохнула.

Девочки улеглись. Люся ворочалась с боку на бок, вставала и опять ложилась, будто постель сегодня особенно была неудобной, хотя она, как всегда, состояла из тонкого соломенного коврика и собственных вещей: белья, верхнего платья и каких-то лохмотьев. Люся волновалась. Она хотела успокоить Аню, поговорить с ней, но не могла придумать, с чего начать.

Шура лежала на спине с открытыми глазами и смотрела в окошко. Бледно-жёлтые пятна лунного света пробивались через грязное стекло. Ветер завывал, деревья шумели, и от этого унылого шума на душе становилось тоскливо и одиноко.

Аня тоже не спала. Она лежала неподвижно, часто и тяжело вздыхала. Ей захотелось вот сейчас, когда они вместе, высказать всё, о чём она думает. Ведь девочкам так редко удаётся поговорить. Днём нет времени. Каждая работает отдельно. Если Шура доит коров, то Аня носит уголь, а Люся варит для скота картофель или свеклу. И так всё время. Очень редко им приходится работать вместе. Эльза Карловна нарочно так их распределяет. Она боится, что вместе они будут больше говорить и меньше делать. Она вообще бы хотела, чтобы девочки не умели разговаривать, только быстро, без остановок работали.

— Девочки, вы спите? — спросила вдруг Аня.

— Я нет, — ответила Шура.

— И я не сплю — не могу, — отозвалась Люся.

— Мне так хочется поговорить сегодня! — со вздохом произнесла Аня. — И знаете, о чём?

— О чём, Аня?

— Вот я лежу и думаю: раньше там, дома, я как-то не представляла себе, что такое Родина, свобода, счастье. А здесь, в фашистской Германии, я так хорошо… так хорошо поняла это… А как жить было отрадно, приятно! Теперь вспоминаю и не верю, что мы жили так, будто в сказке. Вот! Если бы я узнала, что не увижу больше Родины, своих родных, школы, я бы сначала расправилась с Эльзой Карловной, а потом пусть делают со мной, что хотят. — Аня немного помолчала и добавила: — Хотите, я вам всё, всё про себя расскажу? Нет, наверно, это неинтересно…

Приближался рассвет, и девочкам хотелось поспать хоть немного перед долгим рабочим днём, но настроение Ани было таким необычным, что ни Шура, ни Люся не могли и не хотели противиться её желанию.

— Что ты, рассказывай, рассказывай! — сейчас же откликнулась Люся.

Присев на краешек Аниной постели, она подобрала под себя ноги, сжалась в комочек, обняла колени руками и приготовилась слушать.

— Не знаю я, как начать. У меня бабушка была совсем старая — до девяноста лет дожила, даже крепостное право помнила. Любила я её сказки слушать. Уж все их знала, а всё равно, бывало, к бабушке пристаю: «Новенькую расскажи». Она только руками разводит: «Где я тебе их возьму?» Потом видит, я вот-вот разревусь — я ещё малюсенькая была, — посадит меня на колени, глаза сощурит и начнёт: «Жила-была девочка курносенькая, совсем простая девочка Анечка, как былинка на солнышке росла, горя не знала, в счастливую пору родилась…» Тут я вырываюсь от бабушки, прыгаю — знаю уже, что про меня сказка… Ну, вот, сбилась совсем и попусту вам спать не даю, — вздохнула Аня.