Сабля атамана - Ким Васин

— Не горюй, друг, — проговорил Андрей Петрович, — к осени обязательно откроем, не останется Келай без школы. Мы и тебя самого грамоте обучим.

— Какой из него грамотей на старости лет… — усмехнулась Марпа.

— Ладно, мать, — отмахнулся Васлий и, глядя прямо в глаза комиссару, серьезно сказал: — Коли правду говоришь насчет ученья, то достань мне, Петрович, самую нужную книгу, чтоб ее, значит, первой прочитать.

Комиссар хитро улыбнулся и вытащил из кармана небольшую книжечку в серой обложке.

— Вот, держи свою самую нужную книгу. Нарочно для тебя прихватил. Я думал, тебя придется уговаривать, чтобы грамоте учиться, а ты сам все понял.

— Чего ж тут понимать? — искренне удивился Васлий. — Такой позор принял я с Каврием из-за своей темноты— всю жизнь буду помнить. Хватит жить слепым, я тоже хочу в книгу глядеть не чужими глазами, а своими.

Келай, забыв о еде, горящими глазенками заглядывал в книгу, которую держал в руках отец. А старый пастух бережно раскрыл книгу, осторожно перевернул одну тонкую страничку, потом другую, и Келай увидел в книге картинки. На одной был нарисован лохматый пес, который задрал голову вверх, загнул кольцом свой мохнатый хвост и как будто лаял. На другой была нарисована баба с ребенком на руках.

А комиссар, водя пальцем по буквам под картинками, медленно читал:

— Ма-ма… Вот видишь, первая буква, как ворота с прогнувшейся перекладиной, это «м», а за ней буква, похожая на шымакш…[21] Если прочесть эти буквы вместе, то получится «м а м а»… А вот эта буква, — продолжал комиссар, показывая на подпись под картинкой, изображавшей собаку, — вроде бы как крендель, это буква «в». «А» и «в»… И получается «ав-ав».

— Ав-ав! — весело залаял Келай по-собачьи.

Васлий нахмурился.

— Ав-ав? — растерянно повторил он. — Что ж, эта книга учит лаять по-собачьи?

Васлий покраснел и протянул руку к книге с таким видом, как будто собирался схватить ее и забросить куда-нибудь с глаз долой, в печку или в угол.

А мать стоит сбоку и улыбается:

— Ну и потешная книга!.. Где только сыскалась такая?

Андрей Петрович, взглянув на обиженное лицо старого пастуха, сразу понял, в чем дело.

— Нет, Марпа-акай, ошибаешься: эта книга — не детское баловство. Самая революционная эта книга, самая нужная для нас: одолеешь ее и все другие прочтешь.

Он раскрыл книгу на другой странице и прочитал:

— «Мы не рабы. Рабы не мы». Видишь, любое слово можно сложить из этих буковок.

Васлий долго смотрел на черные буквы, потом, улыбнувшись, с размаху стукнул кулаком по столу:

— Стой! Дошло! Одну букву к другой — и получается слово! Ну и умен же народ, что выдумали! Давай теперь я сам что-нибудь прочту.

Васлий, подражая комиссару, наставил палец на строчку, но из всех названных Андреем Петровичем букв он узнал только две — «а» и «в». Другие забыл начисто.

— Эх, не упомнил, старый дурак, — выругал сам себя Васлий, почесывая в затылке.

— А ты не торопись. Сразу всего никто не запомнит, будь он хоть семи пядей во лбу, — утешил его Андрей Петрович. — Сегодня две буквы, завтра еще две…

— Э-э, так всех букв до конца жизни не выучишь… А нельзя ли как-нибудь поскорее?

— Коли не терпится, можно и поскорее, — улыбнулся Андрей Петрович. — До зимы одолеем эту книгу, а потом сам будешь читать, и тогда заговорят с тобой книги, обо всем расскажут, многим полезным делам, вещам научат. Ты послушай, какую песню сочинил про книгу один моркинский мариец:

О книга, книга,Все ты можешь!Людей ты жизни обучаешь,Глаза слепым ты открываешь…

Мы, коммунисты, — продолжал Андрей Петрович, — все время советуемся с умными книгами, и с их помощью на земле новую жизнь построим, и до звезд долетим.

— Ну, уж до звезд… — недоверчиво покачал головой Васлий.

— А как же, на аэроплане. В книгах написано, что возможно это… Может, мы не полетим, а твой сын полетит. Только для этого надо много знать, много учиться, много книг прочесть, и прежде всего вот эту книгу — букварь. И тебе, Васлий, и твоему сыну.

«Будет новая жизнь хорошая, — думает старый пастух. — Дай бог, чтобы все по словам комиссара сбылось…».

Васлий погладил книгу, ласково взглянул на лающего пса: за этой первой, с детскими смешными картинками книгой ему виделись другие книги, много-много непрочитанных книг… И будущая светлая жизнь…

С тех пор Андрей Петрович стал частенько заходить к старому пастуху в его «баньку». В каждый приход он показывал одну-две новые буквы, из которых складывались все новые и новые слова.

Васлий радовался, как ребенок, каждой новой узнанной букве. Вечером после работы он раскрывал букварь и звал Келая:

— Садись-ка, сынок, вместе почитаем. У тебя ум молодой, крепкий — скорей схватишь, крепче запомнишь, что я позабыл, подскажешь…

А Келай за отцом раз-два букву прочтет— и запомнил. Отец иной раз на другой день смотрит, смотрит на какую-нибудь букву и не узнает. Забыл, и все. Стар стал, память не та. В таких случаях на помощь приходит Келай.

— Да это же «л», — скажет он.

— Ах ты, холера! — воскликнет отец. — Правильно. Как же я позабыл?!

Келаю тоже удивительно: как же можно позабыть, когда все буквы не похожи друг на друга, а главное, у каждой свой звонкий голос.

Страницы букваря — как белое поле, а буквы на них— черные зернышки. Соберешь несколько букв-зернышек вместе, и они вдруг скажут что-нибудь. Одни зернышки говорят «мама». Другие кричат «уа, уа!» А третьи рассказывают: «Папа пашет». И вот перед глазами мальчика встает марийская баба с ребенком на руках, она качает ребенка, а он кричит «уа, уа!»; или Келай видит мужика-марийца, идущего за сохой… Разве можно забыть такие чудесные буквы?

А старого пастуха каждое прочитанное новое слово повергает в раздумье.

Раньше он думал, что жизнь проходит, как пена на текучей воде, и ничего от нее не остается.

«Жили ведь когда-то наши деды и прадеды, — думает он, — землю пахали, детей растили, а ныне даже имен их не припомнишь. Все прошло и следа не оставило. А в книге вся жизнь буквами, как узелками на платке или на палочке зарубками для памяти записана: и баба с ребенком, и пахарь (видать, батрак), и даже Жучка — все попали в книгу».

Старый пастух не расставался с букварем, повсюду таскал его с собой. Идет в поле — книга за пазухой, присядет отдохнуть — вынимает букварь. Вернется домой, толком не поест — опять за книгу.

Вскоре в деревне многие уже приметили этот букварь. Зайдет к Васлию сосед, а он мигом разговор свертывает на грамоту да книги, а собеседник как будто нарочно толкует совсем о другом или же просто махнет рукой:

— На кой она нам! Книгой сыт не будешь…

Но Васлий не сдается, гнет свое.

Начнется ли какой спор, пастух руку за пазуху— и достает заветную книгу:

— Так-то так, а посмотрим, что об этом говорится в книге…

Раскроет он букварь на страничке, где побольше рисунков, и начнет про свободу, про землю, про то, что война скоро закончится да какая хорошая жизнь настанет, — все расскажет, что запомнил из бесед с Андреем Петровичем. Складно выходит у Васлия, и мужик, поначалу не особенно, веривший в уменье старого пастуха читать, мало-помалу начинает верить.

— И неужто тут про все это написано?

— Про все, — уверенно отвечает Васлий. — Это, брат, очень умная книга, самая революционная. Комиссар Андрей Петрович — друг мне, он плохую книгу не подсунет.

Даже на сходки Васлий брал букварь. Он, как председатель комбеда, проводит собрание, а букварь лежит рядом на столе…

А вскоре умение читать помогло Васлию в одном очень важном деле.

В деревне все больше стали поговаривать о дезертире. То один, то другой напомнит о нем, некоторые сами видели бродящего возле болота оборванного, заросшего бородой человека. Потом прошел слух, что кого-то ограбили на дороге, и мужики из деревни стали опасаться ездить в одиночку мимо Куптюрского леса.

Однажды Васлий принес из села берданку. «Петрович дал, — сказал он жене, — велел брать с собой, когда иду в лес».

Келай очень обрадовался ружью. Он восхищенно гладил полированный коричневый приклад, холодное черное дуло и приговаривал:

— Ого, какое ружье! Точь-в-точь как у аблакага Каврия!

Но мать быстро турнула его от ружья:

— Не балуй! Не трогай, ради бога, этот страх!

А Васлий, осторожно вешая ружье на гвоздь, тихо сказал:

— Никогда в жизни в руки не брал ружья, а вот теперь взял. Я не я буду, если не поймаю этого незентира.

— Твое ли дело ловить беглого? — упрекнула Марпа мужа. — Пусть комиссары сами ловят, а тебя не пущу!..

— Эх, Марпа, Марпа, — покачал головой Васлий, — многого ты еще не понимаешь. Одни комиссары хорошую жизнь для нас не построят. Мы сами должны отвоевать свое счастье у врагов с оружием в руках.