Сабля атамана - Ким Васин

— Держи, — подал техник одну из пачек Петру.

— Хитро сделано! — сказал Петр, рассовывая листовки за голенища сапог и пряча за подкладку пальто.

Техник провел Петра через проходной двор, и вскоре Петр уже шел к пристани, где на пароходе «Кама» его ожидал матрос из «Судоходца».

Пароход прибывал в Юрино вечером, и поэтому Петр добрался до дому уже в двенадцатом часу ночи. Заперев за собой дверь, он выложил листовки, снял пальто, пиджак, стянул один сапог, и тут раздался бешеный стук в дверь.

«Неужели полиция?»

Петр засунул листовки в сапог и, как был в одном сапоге, пошел открывать.

— Кто здесь?

— Открывай! Полиция!

— Что такое?

— Обыск.

В комнату ворвались пристав и сыщик в штатском, за ними виднелись Жучков и понятой Красильников.

— Могли бы и днем прийти, — недовольно сказал Петр. — Я бы никуда не убежал.

— Когда хотим, тогда и приходим, — с улыбочкой ответил пристав.

Жучков и штатский приступили к обыску.

Пока штатский рылся в сундуке и перетряхивал постель, урядник слазил в подпол, заглянул на подлавок.

Кочетов сидел на стуле посреди комнаты и думал:

«Что, если заглянут в сапог? А может, пройдет?» — вдруг улыбнулся он неожиданной, дерзкой выдумке и, шумно сбросив с ноги второй сапог, кинул его к первому.

Жучков подошел к Петру, пошарил у него в карманах, пощупал за пазухой. На сапоги он даже не взглянул; что может быть в только что сброшенных сапогах?

— Нету ничего, ваше благородие, — развел руками Жучков.

— Ну ладно. Пошли. А ты, Кочетов, смотри у меня, — в бессильном гневе погрозил Петру пристав.

На улице пристав в сердцах накинулся на Красильникова:

— Говоришь, Кочетов листовки привез. А где они? Эх ты, Орел!.. Не орел, а мокрая курица!..

На следующее утро в правление, размахивая листовкой, прибежал Красильников.

— Вот, смотрите! — протянул он приставу листовку. — Опять разбросали по селу!

Пристав надулся и застыл, тараща глаза. Старшина сдавленно кашлял.

Жучков побежал по мастерским отбирать листовки:

— Кто нашел прокламации?

— Какие прокламации? С чем их едят? — смеялись рабочие.

— Это псаломщика по-ученому зовут прокламацией, — сказал кто-то с издевкой.

Под громкий гогот Жучков выкатился на улицу.

У «кухмистерской» уже успевший напиться Мишка заплетающимся языком пел:

Собирайтесь-ка, ребята, поскорей,Грянем песню мы крестьянскую дружней!Будет нам под дудку царскую плясать,Не пора ли на своей дуде сыграть?

Жучков поволок пьяницу в «кутузку» — хоть на нем сорвать злобу.

А люди читали листовки на заводе и в мастерских, на пристани и на базаре.

— Все разбросал? — спросил Тяпин Петра, когда они встретились в условленном месте — в дубраве за Волгой.

— Одну себе оставил. Ты послушай, что написано. Сердце загорается от таких слов. — Кочетов расправил листок и стал читать звучным голосом:

— «Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы:

— Пусть сильнее грянет буря!..»

Сын коммуниста

Отец мой был солдатом-коммунаром

В великом восемнадцатом году!

Давно уже скрылось за темным зубчатым лесом солнце, и на небе взошла бледная луна. Но и ночь не принесла прохлады. Истомленные дневным зноем, замерли и не шелохнутся ни лист, ни травинка.

Луна, ныряя в серых клочковатых облаках, то спрячется, а то выглянет и озарит слабым голубоватым светом окутанные прозрачным туманом поля, лес, узенькую серебристую речушку и приютившуюся между лесом и речкой деревню. Время от времени где-то за горизонтом алыми отблесками вспыхивают грозовые зарницы.

Стоит глухая тишина… Не лают по деревне псы — видно, притаились где-то в укромных закутках, не слышно звуков гармони и песен с деревенских улиц. Да и кому нынче гулять? Парни и мужики что помоложе — все в Красной Армии, не на жизнь, а на смерть бьются они с беляками. А кто остался в деревне, давно спят, намаявшись за день на работе.

Но нет — спят не все. Вон в переулке мелькнула тень человека. Миновав избы, похожие издали на смутные черные стога, человек свернул на тропинку, ведущую к оврагу, который разделяет деревню на две части.

Кажется, он направляется в заовражную улицу.

На миг луна осветила человека.

Это был худенький мальчик, лет десяти-двенадцати, в старом солдатском картузе, в белой рубашке, в обтрепанных, залатанных штанах и с белым узелком, крепко зажатым в руке.

Поглядывая на облачное небо, он уверенно шагал по еле приметной тропинке, и его, видать, совсем не страшила черная, непроглядная тьма оврага. Мальчик потихоньку насвистывал песню, ту самую, которую часто поет его отец:

Смело, товарищи, в ногу,Духом окрепнем в борьбе…

Запоешь эту песню полным голосом, и будто у тебя вырастают крылья, и ты летишь, смелый, сильный, свободный, как сокол, высоко-высоко, наравне с ветром.

Недаром же так любит эту песню отец. «Прекрасная песня, — говорит он. — Наша песня».

Но, правда, не всем по душе отцова песня: деревенские богачи, слыша ее, злобно кривятся и, отвернувшись, в сердцах сплевывают на землю.

Мальчика зовут Якуш, а его отец, Илья Трофимович, — председатель волисполкома.

Якуш зимой ходит в школу, летом он тоже не сидит без дела: то надо что-нибудь по дому помочь, то куда сбегать, то отнести чего отцу в исполком.

В нынешние бурные дни у отца много забот, поэтому он частенько просиживает в исполкоме целые ночи.

Вот и сегодня: наступил вечер, а отца все нет. Мать завязала в белый платочек хлеб с огурцами и сказала:

— Опять отец, похоже, заночевал в исполкоме. Небось сидит там голодный. Сбегай, сынок, отнеси ему ужин.

Якуш обрадовался. Он любил бывать в исполкоме, где на стенах висят разные интересные картинки, а на столе у отца всегда лежат газеты и книжки: глядишь — не наглядишься, читаешь — не начитаешься!

Но самое интересное — это, конечно, телефон, который висит на стене за спиной у отца, — черная коробка с блестящим звонком и ручкой сбоку. Покрутишь ручку— и можно говорить с соседним селом и даже с городом. Правда, самому Якушу никогда не приходилось разговаривать по телефону, но отец иногда дает ему повертеть ручку.

Якуш только и ждет, когда отец весело подмигнет ему и скажет:

— Ну-ка, сынок, вызови город.

Ради такого удовольствия Якуш готов бежать в исполком к отцу в любое время: тут уж его не остановят ни проливной дождь, ни темнота.

А собственно, чего ее бояться, темноты-то? Однажды Якуш похвалился ребятам на улице, что может ночью сходить даже на кладбище.

— Забоишься, — сказали ребята.

— Я? Забоюсь? — ответил Якуш. — Сегодня же схожу.

В тот же вечер, когда стемнело, он надвинул поглубже отцовскую солдатскую фуражку, чтобы как-нибудь ненароком не потерять ее в темноте, и пошел.

Честно признаться, когда он подходил к темному кладбищу, сердце у него замирало от страха, но Якуш пересилил себя и, зажмурившись, вошел в кладбищенские ворота.

Он сделал несколько шагов и остановился, не смея открыть глаза.

«Открою — и вдруг сейчас увижу… — думал он, боясь даже назвать то, что ему может привидиться. Наконец, он решился: — Будь что будет».

Якуш раскрыл глаза — и не увидел ничего особенного. Так же, как днем, стояли деревья, неподвижно лежали надмогильные плиты, белели кресты. Все, как днем. Мальчик облегченно вздохнул.

Он постоял еще немного, потом снял с головы фуражку и повесил на столбик крайней ограды.

«Утром прибегут ребята на кладбище и сразу увидят, что ночью я был здесь», — с удовлетворением подумал Якуш.

После ночного кладбища разве страшен овраг посреди села, через который Якуш ходит каждый день и не собьется с дороги, даже если пойдет, закрыв глаза?

Якуш начал спускаться вниз, ощупывая босой ногой утоптанную землю, потом, чтобы укоротить путь, сошел с тропинки, бесшумно, как рысь, скользнул в густой ракитник и стал пробираться напрямик. Гибкие ветки хлестали по лицу и рукам, босые ноги больно ударялись о корни и твердые комья земли, но Якуш не обращал на это никакого внимания.

Он уже не просто мальчишка, а смелый охотник-следопыт, пробирающийся через глухую тайгу. Как раз недавно Якуш прочитал книгу про такого охотника. Ведь иной человек попадет в неведомый лес и заблудился, а настоящий следопыт отыщет правильную дорогу в любой чаще; а стоит ему только увидеть чей-нибудь след, он сразу скажет, кто и куда проходил здесь до него.

«Постой-ка, — сказал сам себе Якуш, — поищу-ка я здесь следы».