Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

Не знаю, что именно он рассчитывает увидеть на моём лице, не отводя от него своего затягивающе-мрачного взгляда: страх, смущение, ярость? Может быть ждёт, что я как и прежде не смогу вынести ощущения, что меня стремительно утягивает на самое дно гиблого болота, и снова первая отведу глаза?

Внутри меня ничего не ёкает, не переворачивается и не шевелится от обиды на грубость, от желания огрызнуться или стремления поставить его на место. Мне просто всё равно. И это ощутимо задевает его самолюбие: вена на шее надувается и пульсирует, выдавая спрятавшиеся под маской хладнокровия эмоции, спровоцированные моим упрямым молчанием.

— Татуировка дракона во всю спину, непереносимость лактозы и непомерный сексуальный аппетит, из-за которого у отсасывающей у него секретарши постоянно осипший голос, который та списывает на хронический ларингит. А ещё он трахался с кем-то на последнем новогоднем корпоративе и потом лично ходил стирать все записи с внутренних камер наблюдения, — брови Кирилла медленно ползут вверх, а на губах появляется ироничная улыбка. И именно эта снисходительная гримаса начинает по-настоящему меня раздражать. — Я работаю в коллективе из более чем тридцати женщин, преимущественно с неудавшейся личной жизнью. Никто из них не обсуждает профессиональные качества молодого красавчика-директора, а вот про его личную жизнь я могу рассказать ещё столько подробностей…

— Уволь, — морщится он и недовольно добавляет, — я уже понял, что ничего толкового ты мне действительно не скажешь.

— О, как неожиданно. Кто бы только мог подумать?

— Ты могла бы проявить инициативу и сама собрать о нём какую-нибудь информацию.

— Я ведь всем, что могу и умею, обязана только тебе, Кирилл, разве не так? — замечаю спокойным и равнодушным тоном, и краем глаза вижу изумление на лицах всех присутствующих. — Если тебе нужна была информация о нашем красавчике Илье Сергеевиче, стоило оплатить мне курсы глубокой глотки. Или этому меня тоже Рома научит?

Рома давится и закашливается, сливаясь по цвету с алыми принтом на своей футболке, Глеб хмыкает и улыбается, и только Зайцев закатывает глаза и устало потирает переносицу.

— А в прошлый раз ты говорила, что тебе больше не тринадцать, — с пробивающимся через спокойствие ехидством замечает он и смотрит на смущённого Ромку с искренним сочувствием, в существование которого у Кирилла я бы никогда не поверила, не увидев лично.

— Рома, а сколько тебе лет? — на всякий случай уточняю то, что следовало бы узнать в первый же вечер нашего совместного пребывания в этой квартире. Или во второй. В любой из надоедливо долгих вечеров, проведённых за совместной работой и скрашенных его пустой болтовнёй и попытками подружиться.

— Дв. двадцать, — запинается он и бросает мимолётный испуганный взгляд на Кирилла, ожидает его реакции и заметно расслабляется, получив сдержанный кивок в ответ.

— Выглядишь старше, — пожимаю плечами и упираюсь глазами в экран раскрытого передо мной ноутбука.

Потому что приходит полное осознание того, что Рома вовсе не боится Зайцева в том смысле, в котором мне на самом деле хотелось бы. Он жаждет его одобрения и поощрения, как не самый любимый ребёнок в большой семье, всеми силами стремящийся выделиться и заслужить скупую похвалу от родителя. Кому как не мне, растущей вместе с блистательной и обожаемой всеми Ксюшей, были понятны такие порывы.

Хочется только спросить у Кирилла, что такого он пообещал этому доверчивому мальчишке, ловящему каждый его жест с таким же искренним восторгом, который я видела когда-то в глазах своей сестры.

Он обещал забрать её к себе и исполнить её мечты. Просто забыл, наверное, уточнить, что расплатиться за это придётся жизнью.

— Рома, вам с Глебом нужно прогуляться, — заявляет он и на минуту на кухне воцаряется тишина, прерываемая лишь отголосками работающего у соседей телевизора.

Напрягаются почему-то все, кроме меня: страх к нему закопан в яме более глубокой, чем могильная, а перспектива сорваться с предохранителей и выплеснуть на него ошпаривающую внутренности кипящую злобу кажется более привлекательной в отсутствии свидетелей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А за что меня прогоняют с самого увлекательного реалити-шоу «встреча старых друзей»? — разыгрывает искреннее недоумение Глеб, оттягивая время. Вальяжно откидывается назад, опирается спиной о край кухонного гарнитура и нагло игнорирует направленный на него злобный взгляд Кирилла и растерянный — Ромы.

Измайлов явно боится оставлять нас наедине друг с другом, и это забавно с одной стороны, но очень странно — с другой.

Объясняю его поведение элементарным нежеланием снова караулить меня возле общаги и уговаривать вернуться в дело, поэтому смело давлю тревожные мысли, мелкими мушками крутящиеся рядом. Но на немое противостояние двух друзей смотрю с интересом: их взгляды схлестнулись, как два разъярённых гладиатора на потеху публики, и каждый готов бороться не до первой крови, а до последнего вдоха. И эта чёртова затянувшаяся пауза с их беззвучным диалогом рушит все мои домыслы и лёгким покалыванием холодка пробегается вдоль позвоночника.

— Посмотришь в записи под попкорн и пиво. Здесь же наверняка повсюду видеонаблюдение, — окидываю взглядом небольшое помещение, где с приходом гостей и вовсе не осталось свободного пространства, а белые стены и молочного цвета кухонные фасады больше не создают впечатление чистоты и уюта. Теперь атмосфера здесь по-настоящему казённая, и даже воздух приобретает лёгкий запах какого-то пластика.

— Здесь ничего нет, — отвечает Глеб устало и недовольно, и я буквально слышу в своей голове невысказанное им: «Какого хрена, Маша?»

Собственно говоря я и сама не знаю, какого. Не в моих интересах вести приватные беседы с непредсказуемым во всех отношениях Кириллом, от которого веет ледяной свежестью хвойного леса, мрачного и опасного. Потерявшись в таком однажды, стоило бы развернуться и бежать навстречу любой возможности спасения, а не опрометчиво продвигаться ещё глубже в глухую чащу.

— Маленькие камеры, которые можно установить незаметно для окружающих, в основном не дают нормального качества видео и звука при записи. Есть несколько вариантов с приемлемыми параметрами, но там свои нюансы с быстрым заполнением встроенной памяти, поэтому или запускается автоматический процесс постоянной перезаписи, из-за которого доступны только последние двенадцать-шестнадцать часов видео, или всё сохраняется через специальные сетевые хранилища, с которых запись можно выкрасть. Нам не подходит ни то, ни другое, так что здесь действительно чисто.

За размеренно-поучительной речью Кирилла я улавливаю главное: его поступками управляет рациональность, а отнюдь не сентиментальность вроде внезапно оказанного нам доверия. И это к лучшему, это правильно и именно так, как должно быть. Чем более формальные и деловые отношения будут нас связывать, тем проще мне будет с ним работать.

— Ладно, пойдём, — выдыхает Глеб, подрывается со своего места и подгоняет Ромку, похлопывая по плечу. В дверях оборачивается и смотрит на Зайцева с укором и необъяснимым беспокойством, дожидается кривой усмешки в ответ и только потом уходит, качая головой.

Ключ проворачивается три раза, на последнем обороте издаёт противный скрип, словно отчаянно желает быть услышанным. Невольно вздрагиваю и поднимаю голову, позволяю глазам вскользь пробежаться по застывшей напротив тёмной фигуре и запинаюсь на том месте, где его пальцы касаются поверхности стола. Легонько, одними лишь подушечками.

Уверена, если смотреть туда очень долго, смогу уловить момент, когда от них начнёт расползаться сначала белёсый иней, а потом прочная ледяная корка.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В нём столько холода, что всё живое гибнет.

— Итак, Лирицкий Илья Сергеевич. Директор вашей компании. Человек, из-под носа которого каждый месяц воруют деньги, а он не замечает. Или делает вид, что не замечает, — Кирилл задумчиво оглядывается по сторонам, вытягивает из-под стола табурет и наконец садится. Жду, когда же брезгливо сморщится от необходимости запачкать свои дорогие брюки о потрёпанную дешёвую мебель, но довольствуюсь только надоевшей маской равнодушия, вросшей в его лицо. — У него большие амбиции, не так ли?