Черно-белый оттенок нежности - Юлиана Мисикова

– Спасите ребенка.

Несколько следующих дней в камере тянулись невыносимо медленно, словно растянулись на года. Она по прежнему целыми днями металась из угла в угол, словно зверь в клетке, не имея возможности сломать стены и оказаться на свободе. Сейчас ей было, как никогда, невыносимо ситеть в четырех стенах. Мысли постоянно возвращались к словам того мужчины о похищении людей, к фотографиям, которые он показывал, к той девочке, задорно улыбающейся с одной из них. Неужели такое возможно? Неужели Мир знал об этих похищении детей? Но как же тогда все его красивые слова о высоких идеалах, о религии, о руке провидения, которая его направляет? Как же проповеди имама и пятничные молитвы? Сотни верующих, собирающихся в мечети, чтобы послушать толкование слов пророка. Благородный седоволосый старец, проникновенно вещающий с трибуны, учащий людей добру и ведущий их к свету? Неужели все это было фарсом от начала и до конца? Неужели имам с ними заодно? Неужели все это делается с его одобрения?

Неожиданно она замерла посередине тесного пяточка своей камеры, резко согнувшись пополам и обхватив голову руками, а потом опрометью бросилась к унитазу. Ее вырвало, едва она успела склониться над ним. Ее рвало несколько раз и даже когда желудок стал совсем пуст, рвота не прекращалась. Ее рвало желчью и каждый раз ей казалось, что из нее выходит последняя составляющая ее личности, что больше ничего не осталось, ни внутри, ни снаружи. Ее желудок выворачивался наизнанку, не в силах принять абсурдрую реальность этого мира. Когда рвота наконец прекратилась, она медленно сползла на холодный цементный пол, подтянув ноги к животу и обхватив себя руками за плечи. Ей казалось, что она сходит с ума, стремительно теряя связь с реальностью, что все происходящее не более чем какой то затянувшийся кошмарный сон, который скоро закончится и она проснется дома, в собсвенной постеле, и мама, как обычно позовет ее к завтраку. Они соберутся все вместе за широким обеденным столом и будут неторопливо есть, обсуждая прошедший день и поглядывая вечерние новости, идущие по телевизору. Но в след за ней являлось осознанное понимание того, что этого больше никогда не будет. Что у нее больше нет семьи, что ее жить разрушена и что четыре стены этой камеры станут для нее домом на ближайшие много лет. И в этом только ее вина. Куда бы ни кидался ее разум в поисках спасения – везде натыкался на глухую непреодолимую стену отчаяния, граничащего с безумием. Спасение нет, по крайней мере для нее. Ее окружает непроглядная тьма, которая сгущается над головой, становять липкой, плотной, почти осязаемой и она медленно погружается в эту вязкую темноту, теряя собственное отражение. Измученное сознание медленно угасает, устав цепляться за остатки здравого смысла, все глужбе погружая ее в пучину необратимого безумия.

Очнулась она от того, что надзиратель грубо тряс ее за плечи, а когда она открыла глаза, пытаясь сфокусировать на нем взгляд – несколько раз наотмашь ударил ее по лицу. Удары были не сильными, но ей показалось, что ее сбил с ног шквалистый ветер. Она дернулась всем телом и обмякла, снова закрыв глаза. Видя, что она уже почти пришла в себя, надзиратель грубо схватил ее за плечи, рывком поднял и поставил на ноги. Она покачнулась и непременно упала бы, если бы его сильные мускулисные руки не поддержали ее, нетерпеливо подталкивая к двери.

– Давай, шевелись. Тебя ждет следователь.

Презрительно бросил он, толкая ее в спину. Видя ее состояние, он даже не потрудился одеть на нее наручники, справедливо полагая, что в таком состоянии она воплне безопасна.

Она шла мелкими неуверенными шагами, изо всех сил стараясь не потерять равновесие. Голова кружилась, в глазах то и дело темнело и ей приходилось цепляться за стены, чтобы сохранить вертикальное положение. Слава богу, идти пришлось недолго. Надзиратель втолкнул ее в двери ближайшего кабинета, в котором, на очередным письменным столом сидел пожилой мужчина с пышными белесыми усами и общирной лысиной. Вид у него был усталый и недовольный, но увидив ее, он помрачнел и отвел взгляд.

Надзиратель усадил ее на стул напротив стола и молча удалился, оставив наедине со следовтелем.

Тот молча разглядывал ее некоторое время, не спеша начинать диалог. В его взгляде отчетливо читались презрение, жалось и недоумение – как такое могло произойти с успешной девушкой из хорошей семье, студенткой самого пристижного медицинского института в городе? Такие мысли отчетливо читались в его глазах, но встух он не стал их озвучивать, переведя взгляд на бумаги, лежавшие перед ним на столе. Видно было, что ему не хочется начинать разговор, сколько мог он тянул время, пытаясь спрятаться от разговора с ней за несуществующими делами. Эта игра в молчанку продолжалось бесконечно долго, пока он наконец не взглянул на часы и не произнес вымученным голосом:

– Я слышал ты, наконец, дала показания.

Она ничего не ответила, оставив его слова без комментариев, но он и не рассчитывал на ответ.

– Это было мудрое решение. Судья зачтет это как сотрудничество со следствием и это повлияет на приговор.

Она снова промолчала, пропустив его слова мимо ушей.

– Я вызвал тебя чтобы ты подписала кое какие бумаги. Протокол допроса, согласие сотрудничать со следствием, акт опознания…

С этими словами он разложил перед ней соответствующие бумаги и ручку, но она даже не пошевелилась, продолжая сидеть в одной позе и смотреть под ноги перед собой.

Понаблюдав за ней некоторое время, он нахмурился.

– Подпиши бумаги, чтобы не тратить ни мое ни свое время.

От этой фразы она едва не рассмеялась в голос. Очень хотелось сказать ему в лицо что времени у нее теперь предостаточно и что она никуда не торопиться. Но спросила она другое.

– Девочку нашли?

Впервые за время своего пребывания здесь, она подняла голову и посмотрела в глаза мужчине, сидящему напротив.

Ответ на ее вопрос отчетливо читался в его глазах. У нее непроизвольно сжалось сердце.

– Прошло уже слишком много времени, мало шансов найти ее живой.

Глухо произнес следователь, отводя взгляд.

«Почему же вы ничего не делайте?!» хотелось закричать ей, но она заставила себя промолчать. Если вина полицейских заключалась только в том, что они не могут найти ребенка, то ее собственная вина за эти похищения была несоизмеримо больше, раз еще совсем недавно она считала себя частью всего этого безумия, которое Мир называл борьбой за справедливость.

– Так ты подпишешь бумаги, или мы до вечера будем здесь сидеть?!

Начал терять терпение