Женщины в России, 1700–2000 - Барбара Энгель

старших родственниц) взглянуть на потенциальную невесту. Если ее признавали годной, родители обследовали хозяйства друг друга. Затем, если обе стороны все устраивало, договаривались о составе приданого и размере выкупа за невесту и заключали уговор на словах, а отцы или главы семей ударяли по рукам, скрепляя принятые обязательства. Потом все вместе выпивали. Уговор носил прежде всего экономический характер: «У вас товар, у нас купец», — объявляла сваха родителям предполагаемой невесты. Свадьба, представлявшая собой сложный и тщательно продуманный ритуал, означала вхождение пары в общину. Непременной частью этого ритуала были откровенно непристойные шутки и символы супружеской плодовитости.

Ранние браки были многодетными. Выходя замуж рано, крестьянки (как и другие русские женщины) проводили в браке гораздо бо́льшую часть своего фертильного возраста, чем их западные современницы. Насколько можно судить по литературе, никаких понятий о регулировании рождаемости у них не было. Государство, заинтересованное в супружеской плодовитости, жестоко наказывало женщин, использовавших детоубийство в качестве средства такого регулирования: их подвергали медленной и мучительной казни[53]. Деторождение представляло опасность для матери, смертельно рисковавшей в каждых родах. Крестьянка, если ей удавалось дожить до конца детородного возраста, рожала в среднем семерых детей. Примерно половина этих детей с высокой вероятностью могли не дожить до совершеннолетия. Уход за младенцами и подросшими малышами волей-неволей отходил на второе или даже на третье место после работы, необходимой для выживания семьи. А некоторые методы ухода за детьми были откровенно вредными: вездесущая соска из жеваного хлеба или зерна, которую заворачивали в тряпку и совали в рот младенцу, чтобы тот мог хоть как-то утолить голод, пока мать занята работой; тугое пеленание; обычай начинать кормить ребенка твердой пищей в очень раннем возрасте[54]. «Мое раннее детство не сопровождалось особо выдающимися событиями, если не считать того, что я остался жив, — писал в своей автобиографии Семен Канатчиков. — Меня не съела свинья, не забодала корова, я не утонул в луже и не умер от какой-нибудь заразной болезни, как погибали в те времена тысячи крестьянских детей. <…> Моя собственная мать, по одним источникам, произвела на свет восемнадцать детей, а по другим — двенадцать, из коих выжило нас только четверо» [Канатчиков 1929: 3]. Канатчиков, родившийся в 1879 году, вырос в культуре, которая в плане заботы о детях мало изменилась по сравнению с прошлым столетием. Обычаи, подобные описанным в его книге, были одной из причин того, что уровень детской смертности в России стал одним из самых высоких среди когда-либо известных.

Женщины и крестьянский патриархат

Крепостное право усугубляло патриархальность уклада, царившего в крестьянской семье, основной экономической единице крестьянства. Большинство дворян-помещиков и их управляющих не вмешивались в жизнь крестьян сами, а оставляли руководство хозяйством его главе — так называемому большаку. В некотором смысле большак становился их орудием, даже если и пытался защитить домочадцев от управляющего и хозяина. Он распределял обязанности между всеми трудоспособными членами семьи, наказывал ослушников, следил за тем, чтобы домочадцы вели себя пристойно и усердно работали, и тем самым обеспечивал продуктивность хозяйства и порядок в общине. С этой целью большак был наделен почти абсолютной властью над всеми остальными в доме — не только дочерьми и невестками, но и сыновьями. Для молодых брак редко означал создание собственного хозяйства; молодожены входили в семью родителей мужа, которая получала новую работницу (невестку) и прибавку к земельному наделу. Хозяйства крепостных часто представляли собой трехпоколенные семьи, живущие сообща. Собственный дом женатый мужчина обычно заводил уже в зрелом возрасте, чаще всего после смерти большака, а до тех пор оставался под его властью.

Место женщины в семейной структуре власти сильно зависело от ее возраста, детородного статуса и того, кем она приходилась главе семьи. В первое время после замужества, приходя в чужой дом женой мужчины, которого могла почти не знать, она начинала с самой нижней ступени. Ей приходилось делать самую черную работу, быть на побегушках у свекрови и золовок, жить в избе, где зимой все спят в одной комнате и нет никакой возможности уединиться. Если муж был несовершеннолетним или отлучался из дома, она могла даже столкнуться с сексуальными домогательствами тестя. Такую связь Русская православная церковь считала кровосмесительной, и крестьянская община ее осуждала. Однако это явление встречалось настолько часто, что получило в русском языке специальное название: снохачество. Мужчина, имевший половую связь с невесткой, назывался снохачом или сношником.

Эта картина выглядит довольно мрачной. Однако историки расходятся во мнениях относительно положения крестьянских женщин. Одни, обращая внимание на, безусловно, патриархальный характер крестьянского хозяйства, подчеркивают подчиненную роль женщины. Они отмечают, что крестьянский обычай предоставлял мужу право «учить» жену, при необходимости — кулаками, и крестьяне пользовались этим правом свободно, часто и обычно безнаказанно. Историки, изучавшие судебные протоколы начиная с 1870-х годов и позже, то и дело натыкались на страшные свидетельства об избиении жен. Во второй половине XIX века многие образованные наблюдатели в ужасающих подробностях описывали жестокое обращение крестьянских мужей с женами. Эти свидетельства привели их к выводу, что крестьянки были «рабынями рабов» [Glickman 1984].

Другие, однако, рисуют более сложную и оптимистичную картину. Не оспаривая характера распределения власти в крестьянском хозяйстве, они обращают внимание на многочисленные смягчающие факторы. Они указывают на то, что община устанавливала некие пределы допустимого в жестоком обращении с женами, и приводят примеры, когда она наказывала тех, кто выходил за рамки или бил женщину «без уважительной причины». Так, например, в 1741 году крестьяне одной сибирской деревни единодушно осудили одного из членов общины, который с женой «жил не в любви и бил ее… безвременно и безвинно». В 1782 году односельчане другого мужчины донесли на него властям, что он «жену свою бьет неизвестно за что». Некоторые женщины, столкнувшись с самодурством мужа, просто бежали от него или с одобрения общины уходили жить отдельно, даже выходили повторно замуж, не разводясь, — по крайней мере, имеются свидетельства о таких случаях в Сибири. Другие женщины давали мужьям отпор: в 1741 году, когда Савва Балашев в ссоре ударил свою жену Екатерину кулаком, она дала ему пощечину, схватила за волосы и била головой о стену, расцарапывая лицо ногтями. В 1818 году Домна Хвостова заявила местному суду, что не может жить со своим мужем Григорием, несмотря на предписание местных властей, так как он ее постоянно бьет. Иногда жены прибегали к магии — пытались «сглазить» суровых мужей, надеясь таким образом заставить их прекратить жестокое обращение, а то и вовсе избавиться от них [Миненко 1994].

Но в первую очередь такие историки акцентируют