Размышления - Марк Аврелий Антонин

37. Приучись, что бы кто ни делал, по возможности спрашивать себя: куда ж он метит? А начинай с себя, и прежде всех себя изучай.

38. Помни: приводящее в движение – это то, спрятанное внутри; это там убедительное слово, там жизнь, там, скажем прямо, человек. Никогда не мысли заодно с ним облекающий его сосуд и эти прилепленные к нему орудия – они вполне похожи на тесала; то и отличие, что приросли. Потому что вне причины, управляющей их движением или покоем, эти доли много ли ценнее, чем игла ткачихи, тростинка писца или кнут возницы?

Одиннадцатая книга

1. Свойства разумной души: самое себя видит, себя расчисляет, делает себя такой, какой хочет, плод свой сама же пожинает (ведь плоды растений и то, что соответствует этому у животных, пожинают другие), приходит к своему назначению, когда бы ни поставлен был предел жизни. Тут не то, что в пляске, лицедействе или ещё в чем-нибудь таком: вмешается что-нибудь – и все действо не завершено. Нет, в любой части и где бы её ни захватили, она делает полным и самодостаточным то, что сама себе положила, как будто говорит: что моё, то при мне. А ещё она обходит весь мир и пустоту, его окружающую, и его очертания, распространяется на бесконечность времен, вмещая в себя и всеобщие возрождения после кругообращений; и их она охватывает, обдумывает и узревает, что не увидят ничего особенно затейливого те, кто после нас, как не видали ничего особенно хитрого те, кто были до нас. Нет, сорокалетний, если есть в нем сколько-нибудь ума, благодаря единообразию так или иначе все уже видел, что было и будет. Свойственны также душе разумной и любовь к ближнему, и правда, и стыд, и то, чтобы не предпочитать ничего себе самой, как это свойственно и закону. Ничуть, таким образом, не различаются прямой разум и прямая справедливость.

2. Пренебрежешь песней прелестной, пляской, двоеборьем, если разделишь цельное звучание на отдельные звуки и о каждом спросишь себя: что, действительно он тебя покоряет? Ведь отвернёшься же! Вот и с пляской так, во всяком её движении или положениях; то же и с двоеборьем. В целом: за исключением добродетели и того, что от нее происходит. не забывай спешить к составляющим, а выделив их, приходить к пренебрежению. Это же переноси на жизнь вообще.

3. Какова душа, которая готова, когда надо будет, отрешиться от тела, то есть либо угаснуть, либо рассеяться, либо пребыть. И чтобы готовность эта шла от собственного суждения, а не из голой воинственности, как у христиан, – нет, обдуманно, строго, убедительно и для других, без театральности.

4. Сделал я что-нибудь для общества – сам же и выгадал. Пусть это будет у тебя под рукой и всякий раз является; и не прекращай никогда.

5. У тебя какое искусство? – Быть добротным. А может ли это хорошо произойти иначе, как по правилам учения – тем ли, что относятся к природе целого, или же тем, что относятся к собственно человеческому устроению?

6. Сперва вывели трагедию в напоминание о том, чтб случается и что по природе это случается, и если в театре увлекаетесь этим, так не тяготитесь этим же самым в театре просторнейшем. Вы же видите, что так и надо этому свершаться, и что сносят это и те, кто вопит «О-о, Киферон!». К тому ж некоторые вещи у сочинителей этих выражены дельно – вот, скажем, такое: «Пренебрегли детьми и мною боги – что ж! Знать, есть и в этом смысл…», или опять же: «На ход вещей нам гневаться не след», или ещё: «Жизнь пожинать, как в пору зрелый злак», и сколько ещё такого. После трагедии вывели древнюю комедию, полную воспитующей смелости и прямотой речей дельно напоминающую о том, что никому не пристало ослепление. Вот зачем Диоген это перенял. После была некая средняя комедия и, наконец, новая; перенята ли она вообще зачем-нибудь или потихоньку соскользнула к чрезмерному подражанию – поди узнай. Ведь известно, что и эти кое-что дельно говорят, но общая-то задача таких произведений и драматического искусства – какую цель перед собой имела?

7. Каким образом ясно является уму, что нет в жизни другого положения, столь подходящего для философствования, как то, в котором ты оказался ныне.

8. Ветка, отрубленная от соседней ветки, непременно уже отрублена и от всего растения. Точно так человек, отщепленный от одного хотя бы человека, отпал уже от всей общности. Да ветку-то хоть другой отрубает, а человек сам отделяет себя от ближнего, если ненавидит и отвращается, того не ведая, что заодно и от всей гражданственности себя отрезал. И тут – дар Зевеса, зиждителя общности: дано нам вновь срастись с соседом и вновь составить целое. Ну конечно, если то, что сопряжено с таким разделением, будет случаться не раз, то, зайдя далеко, произведет малосоединимое и маловосстановимое. Да и вообще не одинаковы ветка, изначально единорастущая и не изменившая единодушию, и наново привитая после того, как была отрублена, – что бы ни говорили садоводы. Единорастущий – и не единомысленный!

9. Те, кто становится тебе поперек, когда ты идешь вперед сообразно прямому разуму. от здравого деяния тебя не отвратят и твоей к ним благожелательности пусть не лишатся. Равно заботься о двояком: не о том только, чтобы суждения и деяния твои были устойчивы, но также и о том, чтобы оставаться мягким в отношении тех, кто собирался тебе помешать или как-нибудь ещё досадить. Потому что бессильно и это, на них досадовать, точно так же как отступиться от своего дела или поддаться смятению. Ведь оставляют боевой строй оба – и тот, кто дрогнул, и тот, кто отчуждается от своего единоплеменника и друга по природе.

10. «Искусства выше всякое природное» – оттого искусства и подражают природам. А если так, то уж совершеннейшая и самая многообъемлющая из природ не уступит, думается, хотя бы и самой искусной изобретательности. И как все искусства делают более низкое ради высшего, так же точно и общая природа. Вот, вот где рождается справедливость, а из нее возникают остальные доблести – ведь не уследить нам за справедливым, если станем небезразличны к средним вещам или же будем легковерны, опрометчивы и переменчивы.

11. Раз уж сами не приходят к тебе вещи, за которыми ты гонишься и от которых – также в смятении – бежишь, а это ты некоторым образом сам к ним приходишь, то пусть хоть суд-то твой о них успокоится – тогда и они недвижны, и тебя нельзя будет увидеть ни гоняющимся, ни избегающим.

12. Сфера – самоточнейший образ души, когда она не тянется ни к чему и не съеживается внутрь, не рвется сеять и не садится, а светится светом, в котором зрит истину всего и ту, что в ней.

13. Кто-то станет презирать меня? Его забота. А моя забота, как бы не случилось, что я сделал или сказал что-нибудь достойное презрения. Кто-то возненавидит? Его забота. А я, благожелательный и преданный всякому, готов и ему показать, в чем его недосмотр – без хулы, без намека на то, что вот-де терплю, а искренно и просто, как славный Фокион, если, конечно, не притворялся. Потому что надо, чтобы это внутри было и чтобы боги видели человека-несетователя по душевному своему складу, такого, который не кричит, как все ужасно. Потому что если сам делаешь сейчас то, к чему расположена твоя природа, и приемлешь то, что сейчас угодно всеобщей природе, какая беда тебе, человеку, поставленному, чтобы было чрез кого произойти всеобщей пользе?

14. Презирают друг друга, угождают друг другу и, желая превосходить друг друга, покорствуют друг другу.

15. Сколько испорченного и показного в том, кто говорит: «Знаешь, я лучше буду с тобой попросту». Что ты, человек, делаешь? Незачем наперед говорить – объявится тут же; должно, чтобы прямо на лице это было написано, чтобы это было прямо в голосе, чтобы прямо исходило из глаз – так любимый сразу все узнает во взгляде любящего. Вообще простой и добротный должен быть вроде смердящего, так, чтобы стоящий рядом, приблизившись к нему, хочет или не хочет, тут же это почувствовал. А старательность – простоте нож. Ничего нет постыднее волчьей дружбы. Этого избегай всего более. Добротный, простой, благожелательный по глазам видны – не укроются.

16. А наилучшим образом жить – сила эта у нас в душе, если мы безразличны к безразличному. А безразличен будет, кто всякую вещь рассмотрит раздельно и в целом, памятуя при этом, что ни одна из них сама о себе признания в нас не производит и не приходит к нам; нет, недвижны вещи, и это мы порождаем суждение о них и как бы записываем их в себе, хотя можно и не записывать или, если как-нибудь вкрадутся, тут же стереть – ненадолго эта собранность, а там уж закончена будет жизнь. Что же непосильного, чтобы все тут обстояло хорошо? Если сообразно природе, радуйся и пусть тебе легко будет, а если против природы – поищи, что тогда сообразно твоей природе, и к тому спеши, хотя бы и не было в том славы. Потому что всякому простительно искать своего блага.

17. Откуда пришло что-либо, из каких состоит вещей и во что превращается, и каково, превращаясь, станет, и как никакого не потерпит зла.