Размышления - Марк Аврелий Антонин

14. Природе, дающей все и все забирающей, человек воспитанный и скромный говорит: дай, что хочешь; бери что хочешь. И говорит это не дерзко, а уважительно всего лишь и преданно.

15. Невелико уже то, что осталось. Живи будто на горе, потому что все едино – там ли, здесь ли, раз уж повсюду город-мир. Пусть увидят, узнают люди, что такое истинный человек, живущий по природе. А не терпят, пусть убьют – все лучше, чем так жить.

16. Больше вообще не рассуждать, каков он – достойный человек, но таким быть.

17. Упорно представлять себе всю вечность и все естество, и что все отдельное по сравнению с естеством – зернышко, а по времени – поворот сверла.

18. Останавливаясь на всяком предмете, понимать, что он уже распадается, превращается и находится как бы в гниении и рассеянии; или, как всякая вещь, родится, чтобы умирать.

19. Каковы те, кто ест, спит, покрывает, испражняется и прочее; затем, каковы самовластные, горделивые, досадующие, порицающие свысока – а ведь немного перед тем, чему они только не рабствовали, и чего ради; и как немного спустя при том же будут.

20. Каждому благодатно то, что дает общая природа, и тогда благодатно, когда дает.

21. «Жаждет влаги земля, жаждет высокий эфир» – а мир жаждет сделать то, чему суждено стать. Вот я и говорю миру, что жажду и я с тобою. Не потому ли вместо «обычно делает» говорят «любит он это делать»?

22. Либо ты живешь здесь и уже привык, либо уходишь отсюда и этого захотел; либо умираешь и уже отслужил. Кроме этого – ничего. Благоспокойствуй.

23. Пусть тебе всегда ясно будет, что поле – оно вот такое, и каким образом все, что здесь – то же, что и на вершине горы, на берегу моря и где угодно. Увидишь, что все совершенно как у Платона: устроил – говорит – себе загон на горе и доит блеющих.

24. Ведущее – что у меня? и каким я же его сейчас делаю, и на что такое сейчас его употребляю? есть ли в нем сколько-нибудь ума? не отрешилось ли оно, не оторвано ли от общества? не растеклось, не смешалось ли оно с этой плотью настолько, чтобы следовать её разворотам.

25. Кто бежит от хозяина – беглый раб. А закон это хозяин, и беглый раб тот, кто его преступает. Так же и тот, кто опечален, кто сердится и кто опасается чего-то, что стало, становится, станет – чего-то, что повелел тот, кто управляет всем, а ведь это закон, раз в нем концы всего, что кому уделено. И следовательно, тот, кто опасается, печалится или сердится – беглый раб.

26. Бросил семя в лоно и отошел, а там уж другая причина берется действовать, и является дитя. Из чего – какое! Или пищу, бросил в глотку, а там уж другая причина берется производить ощущения, устремления и вообще жизнь, силу и сколько ещё всякого. Вот и рассматривать это столь прикровенно происшедшее и силу эту видеть так же, как ту, что гнетет к земле или выносит вверх – не глазами, но не менее ясно.

27. Упорно воображать, как все то, что происходит теперь, происходило и прежде; и как будет происходить – так же воображать. Самому ставить перед своими глазами целые действия или похожие сцены, какие известны тебе либо по собственному опыту, либо от знания старины – скажем, весь двор Адриана, и весь Антонина, и весь двор Филиппа, Александра, Креза. потому что и тогда все было то же, только с другими.

28. Представляй себе, что всякий, кто чем бы то ни было опечален или недоволен, похож на поросенка, которого приносят богам, а он брыкается и визжит. Таков и тот, кто лежа в постели молча оплакивает, как мы связаны с миром. А ещё, что только разумному существу дано следовать добровольно за происходящим, потому что просто следовать – неизбежно для всех.

29. Останавливаясь по отдельности на всем, что делаешь, спрашивай себя, страшна ли смерть тем, что этого вот лишишься.

30. Когда задевает тебя чье-нибудь погрешение, сразу перейди от него к размышлению о том, в чем у тебя сходная погрешность. Например, не полагаешь ли ты, что благо – деньги, наслаждение или там слава, и так по разновидностям. Ибо смиришься, как только сообразишь, что тот – подневольный. Ну что ему поделать? Или отними от него, если можешь, то, что его приневолило.

31. Увидя Сатирона, представляй себе Сократика или Евтиха или Гимена; увидя Евфрата, Евтихиона представляй себе или Сильвана; если Алкифрона, то Тропеофора, а если Ксенофонта, то Критона или Севера; на себя же самого поглядев, кого-нибудь из Цезарей представляй себе, и так в каждом случае. А потом поразмысли: где они теперь? нигде или где-то там. Ты постоянно будешь видеть в человеческом дым и ничтожество, особенно если крепко запомнишь, что однажды превратившееся больше никогда не будет в беспредельности времен. Что – и в чем? Не довольно ли с тебя, если миролюбиво преодолеешь эту малость? Какого вещества, каких положений ты избегаешь? Да и что все это, как не упражнение для ума, который благодаря старательному рассмотрению природы видит то, что есть в жизни? Так держись, пока не усвоишь себе и это, как усваивает все здоровый желудок, как сильный огонь, который из всего, что ни брось ему, сотворяет пламя и сияние.

32. Пусть никому нельзя будет сказать о тебе по правде, что не прост или не добротен. Нет, пусть лжет всякий, кто признает за тобой что-нибудь такое. А это всецело от тебя зависит, ибо кто мешает быть добротным и простым? Ты только считай, что тебе не жить, если таким не будешь. Вот и разуму решающему ты чужд, пока не будешь таким.

33. Что можно сделать или наиболее здраво сказать в таком деле? Потому что, каково б оно ни было, можно это сделать и сказать. И не отговаривайся, будто помеха у тебя.

Ты не прекратишь стенать до тех пор, пока не прочувствуешь: каково для сладострастника роскошествовать, таково для тебя из вещей, которые тебе подлежат и выпадают, делать то, к чему расположено человеческое устроение, потому что за усладу надо признавать все, что можно делать сообразно своей природе. А везде можно. Цилиндру! – тому не дано нестись везде в своём движении, так же и воде, и огню, и всему, чем управляет природа или неразумная душа – очень у них много преград и препон. А дух и разум чрез все, что стоит ему поперек, может идти так, как ему естественно и желательно. Так держи перед глазами ту легкость, благодаря которой разум пронесется чрез все, как огонь вверх и камень вниз, как цилиндр под уклон. Более и не ищи ничего. Ведь остальные преткновения либо относятся к телесному трупу, либо, если сам разум не признает их и не поддается, не ранят и не делают ровно никакого зла. Иначе бы всякий, претерпевающий это, сразу бы стал дурен. Потому что во всех других устроениях, что бы ни случилось с ними дурного, из-за этого сразу делается хуже само страдающее; между тем человек, по правде говоря, становится даже лучше и достоин похвалы, если он правильно распоряжается тем, что ему выпадает. И вообще помни: тому, кто по природе гражданин, не вредит то, что не вредит городу; городу же не вредит то, что не вредит закону. А из тех так называемых бедствий ни одно не вредит закону. Ну, а не вредит закону, так ни городу не вредит, ни гражданину.

34. В кого вгрызлись истинные основоположения, тому довольно и крайней малости, самого общеизвестного, чтобы вспомнить о беспечальности и бесстрашии. Сказал поэт о листьях: «ветер одни по земле развевает… Так человеки… „Вот и дети твои – листва. Все то, что так убедительно шумит о тебе и тебя славит или, напротив, проклинает, или ещё исподтишка хулит, насмехается – тоже листва. Такая же листва и то, что должно перенять молву о тебе. Ибо все они «в весенню рождаются пору“, а там сорвет их ветер, и вот в лесах вещества вместо них растут уже другие. Ну а недолговечность у всех одна, ты же гонишься или избегаешь всего так, словно оно вечное. Немного – и прикроешь глазки, а уж того, кто похоронит тебя, оплачет другой.

35. Здоровому глазу надо глядеть на все, что зримо, а не говорить «Зеленого мне!» Ибо это для больного глазами. И слух здоровый, и обоняние должны быть готовы что бы то ни было слушать и обонять. И желудку здоровому относиться к любой снеди так, как жернов ко всему, что ведено ему перемалывать по его устроению. Точно так же и здоровое разумение должно быть готово ко всему, что происходит; если же оно говорит: «Дети были б здоровы» или «Пусть все хвалят все, что я делаю», так это глаз, ищущий зеленого, или зуб – нежного.

36. Нет такого счастливца, чтобы по смерти его не стояли рядом люди, которым приятна случившаяся беда. Был он положителен, мудр – так разве не найдется кто-нибудь, кто про себя на прощанье скажет: «наконец отдохну от этого воспитателя. Он, правда, никому не досаждал, но я-то чувствовал, что втайне он нас осуждает». Это о человеке положительном. А в нас сколько всякого, из-за чего многие мечтают распроститься с нами! Ты, как будешь умирать, помысли об этом; легче будет уйти, рассуждая так: ухожу из жизни, в которой мои же сотоварищи, ради которых я столько боролся, молился, мучился, и те хотят, чтобы я ушел, надеясь, верно, и в этом найти себе какое-нибудь удобство. Что ж хвататься за дальнейшее здесь пребывание? Ты, конечно, не будь из-за этого менее благожелателен к ним, а сохрани свой нрав и уходи другом их, преданным и кротким. Но конечно и не так, будто тебя оттаскивают; нет, как у того, кто умирает тихо, душа легко выпрастывается из тела, таково должно быть удаление от этих людей. Ведь и с ними природа связала, соединила, а теперь, значит, отвязывает. Я и отвяжусь как от близких, однако, не упираясь, не приневоленно, потому что и это по природе.