Гангутцы - Владимир Рудный

Шел спор: кто вправе поднять флаг над полуостровом?

Командир базы решил, что эту честь должны разделить с первыми десантниками артиллеристы — строители первой батареи.

На площади построился гарнизон. Было еще холодновато, но по флоту объявили форму «два». На матросах сверкали белизной форменки и чехлы бескозырок, на пехотинцах — зеленые летние гимнастерки и начищенные сапоги.

Богданыч тоже старательно готовился к параду, хотя, вообще говоря, парады недолюбливал: ему всегда приходилось шагать в самом последнем ряду, потому что, в какой бы части он ни служил, не было матроса ниже его ростом. Он и сейчас стоял замыкающим в строю своей зенитной части, поглядывал на затылок рослого правофлангового в первом ряду и вспоминал Богданова-большого. То было постоянное место Богданова-большого, когда они вместе служили в отряде Гранина. Только в строю, на марше, Богданыч разлучался со своим тезкой: всегда между ними, головным и замыкающим строй, оказывался весь отряд. И сейчас Богданычу хотелось бы видеть своего друга впереди. Он грустно оглядывался на порт. Лодки еще не пришли. Значит, не может быть на Ханко и Богданова, если тот еще служит на флоте.

А Богданов-большой даже в этот праздничный день не вышел из своей кинобудки, для другого механика, может быть, и просторной, а для него тесной, как будка телефона-автомата. В будке, обитой белой жестью, стоял острый запах грушевой эссенции. Богданов перематывал и склеивал ленту фильма «Чапаев», которую он будет крутить вечером.

Может быть, и Богданыч-меньшой попадет вечером в Зрительный зал, встретит там многих знакомых. Только с киномехаником, который весь вечер не выйдет из будки, он встретиться не сможет.

— Парад — смирно!

Из раструба репродуктора донесся шум Москвы.

Кремлевские куранты рассыпали праздничный звон.

Богданыч отсчитал: десять ударов. Десять часов первомайского утра. Он хотел представить себе Красную площадь в это ясное утро, войска, построенные прямоугольником перед Мавзолеем, или летний день на площади, пестрый разлив шелковых знамен в день физкультурного праздника, огромный земной шар на руках у загорелых спортсменов и знаменосца с багровым флагом на вершине, — все это он видел не раз на экране. Но ему вспомнилась другая Красная площадь — в будничный осенний день, в дождь. Эшелон с призывниками по пути из Тулы в Ленинград обогнул столицу по Окружной дороге и остановился на станции Химки. Богданыч попросил разрешения до вечера отлучиться в город. Он добежал по шоссе до Химкинского порта, влез на верх двухэтажного троллейбуса и проехал пол-Москвы — до площади Революции. Он хотел было спуститься в метро, в Москву подземную, но увидел вдали, у решетки Александровского сада, толпу. Это был хвост потока в Мавзолей. Богданыч вошел в этот поток и медленно зашагал вдоль стен Кремля, вверх по проезду Исторического музея, мимо Никольских ворот, по скользкой брусчатке к пустынным гранитным трибунам. С другой стороны площади, от здания ГУМа, доносились гудки мчащихся автомашин, шорохи шин по мокрой мостовой, а тут, у подножия Мавзолея, тишина; только дождь шелестел в застывших елках. И внезапно сырой воздух наполнился гулом, звоном. Богданыч с детским удивлением взглянул на вершину Спасской башни. С тех пор, слушая Москву, звон курантов, он рельефно видел эту башню в облачном небе, черный циферблат, огромные вздрагивающие золотые стрелки и умытый дождем, сверкающий в тусклый день гранит Мавзолея.

Богданыч едва не нарушил строй, когда услышал совсем близко цокот копыт — будто здесь, на площади Гангута, скакал перед войсками всадник. Он понял: маршал на коне выехал из ворот Кремля к войскам, построенным на площади. «Буденный!» — узнал Богданыч голос маршала, поздравляющего войска с праздником. Там, в Москве, от Мавзолея на прилегающие к площади проезды перекатывалось ответное «ура». И Богданыч на Гангуте тоже подхватил это «ура», откликнулся вместе со всем строем войск перед деревянной трибуной на площади Гангута, точно и он и весь этот далекий гарнизон стояли в одном порядке со всеми вооруженными силами, выведенными в столице на парад.

Сводный оркестр из одиннадцати духовых инструментов сыграл «Интернационал».

К башне подошли сапер и артиллерист. Они потянули за фалы, поднимая на мачту флаг.

Издалека виден был стяг — то багровый в лучах заката, то пурпурный в хмурый день, то по-летнему ясный, прозрачный. Стало легко и уютно, как в родном доме.

Глава шестая

Гангут строится

Принимать батарею на Утином мысу командир базы поручил капитану третьего ранга Барсукову. Барсукова только что назначили в ханковский штаб. Это был осанистый, лет сорока человек с умным, самоуверенным лицом, с проседью на висках. Говорили, что работник он знающий, но педант, любит, чтобы подчиненные перед ним ходили по струнке, и если ему не потрафить — может распечь.

Барсуков шел на Утиный мыс пешком, невольно знакомясь с хозяйством артиллеристов: свинарник, молочнотоварная ферма, огороды… Дощечка в лесу «Дальше не ходить, стреляю без предупреждения!» заставила было остановиться. Сообразив, что никто в него стрелять не будет, Барсуков бросил быстрый взгляд на связного матроса и подумал о Гранине, который не счел нужным выслать за ним мотоцикл: «Удельный князь!»

Барсуков осмотрел батарею, но ни к чему придраться не смог. Он знал корабельную артиллерию, бывал и на фортах, но в береговой артиллерии разбирался слабо, иначе заметил бы то, что тревожило и самого Гранина: слишком близко друг к другу поставлены орудия, орудийные дворики построены по старинке, в бою с морским противником и при бомбежке — защита небольшая: зимняя война показала, что при нынешнем оружии все надо делать по-другому; до Ханко дошла уже весть, что генерал Кабанов на островах Моонзунда строит батареи по-новому, с учетом финского опыта; на Бьерке, говорят, летал после войны Сергей Иванович Кабанов — изучать финские батареи и результат нашего по ним огня с моря; все это Гранин хотел бы услышать от Барсукова как упрек, получить нагоняй и дополнительный срок для доделок сверх проекта. Но Барсукова заботило, чтобы все соответствовало именно проекту, скорей бы доложить о вводе в строй первой батареи. Несовершенств он не отметил, прощался сухо, но мирно, и Пивоваров даже шепнул Гранину:

— Заправь свою «блоху»… Неудобно!..

Тут, как на грех, в лесу замычала корова. Где-то откликнулась другая.

— Черт знает что! — вскипел Гранин. — Сколько раз начхозу твердил: «Не гоняй коров мимо батареи».

— Ну и колхоз вы у себя развели, товарищ Гранин… — упрекнул Барсуков. — На боевую подготовку, вероятно, не остается времени… Доите коров?

— Командующий флотом и командир базы разрешили нам создать подсобное хозяйство. Мы скоро возьмем семьи к себе.

— А вы меньше думайте о житейских удобствах и больше о возможном противнике.

— Об этом мы не забываем. Хорошо, к слову пришлось: разрешите с Ханхольма лес срубить — расчистить сектор обстрела? — Гранин показал на пустынный, заросший лесом остров перед Утиным мысом.

— Обстрелу лес не мешает, — определил Барсуков. — Просто вам нужен лес для очередного свинарника.

— Нужен, — сразу признался Гранин. — Но не для свинарника, а для дзотов.

— К чему вам дзоты?

— Противодесантная оборона. — Гранин пожал плечами, не понимая, как это летом сорокового года можно недооценивать десантную угрозу. — Минувшая война научила. Да и опыт того, что сейчас творится на Западе, подсказывает нам: жди нападения не только с моря, но и с флангов, с тыла…

— Ваше дело — оборона базы с моря. Решение сухопутных задач предоставьте армейцам.

«Узко мыслишь, товарищ Барчуков! — подумал Гранин и неожиданно для Барсукова рассмеялся. — Барсуков! А ведь действительно по-барски рассуждает…»

— С таким делением я никак не согласен, — вслух возразил Гранин. Он посмотрел на Пивоварова и вспомнил: — Нам и пушки в случае нападения на нас, может, придется повернуть. На обратную директрису…

— В вас говорят пережитки партизанщины, товарищ капитан береговой службы. — Барсуков, когда сердился, говорил подчеркнуто спокойно. — Здесь все-таки военно-морская база, а не диверсионный отряд…

— Мой диверсионный отряд не опозорил флота! — От обиды в голосе Гранина появилась хрипотца. — Если будет снова война — пригодится опыт отряда.

— Массированный налет авиации и залп линкора значат больше всех ваших рейдов…

На этом они расстались.

А за обедом в кают-компании штаба Барсуков рассказывал:

— Был я сегодня на позициях у Гранина. Совсем испортился человек. Устроил там не флотскую часть, а колхоз какой-то. Огороды разводит. С поросятами возится. Матросы шарят по городским подвалам…

— Шарят? — удивился майор Кобец, новый на полуострове человек, назначенный начальником артиллерии. Он давно знал Гранина.