Любовь без слов (сборник) - Наталья Нестерова

– Папа, я не даю тебе заснуть?

Дочь Варенька.

Егор повернулся к ней, разлепил глаза и постарался изобразить отеческую улыбку. Его привычно кольнуло: девочка на него похожа, некрасива.

Об этом заговорила и она сама:

– Папа, я очень некрасивая?

Она подчеркнула «очень», словно «некрасивая» подразумевалось само собой.

Поговорить бы в другой обстановке, когда ты не раскиселившийся доходяга с бреднями возбужденного подсознания.

Егор хорошо понимал терзания Вась-Васича из-за дочерей, потому что у него тоже была доченька Варенька. Сын Георгий – это прекрасно, растет мужик, продолжатель фамилии. Но дочь! Особая статья. Медосбор из какого-то твоего нутра, где против всех законов науки вырабатывается нектар, и дочь этот нектар превращает в мед, и ты захлебываешься от сладости.

– Мама и бабушка твердят, – продолжала дочь, – что я симпатичная, но я им не верю. Скажи мне как мужчина!

Кто тут мужчина? Я кисель на косточке. Другого раза не получится. Вареньке нужно сейчас, у нее что-то случилось. Кто-нибудь обозвал, насмеялся. Ей четырнадцать лет, возраст Джульетты. Шекспировскую Джульетту можно было выдавать замуж и отправлять рожать – сознание и тело шекспировской героини были готовы к материнству. Варька физически до конца не сформировалась, костлява, неокругла, зато интеллект акселератский – дитя собственного века. Интеллект – это не только «пятерки» в школе, это способность сравнивать, вычислять приоритеты, которые господствуют в обществе, и находить свое место в системе данных координат. Место Варьки было незавидным, ее точка пересечения осей тлела у самого низа. Так она считала, глупышка. И Егору это было знакомо.

Девочка Таня Петрова, в которую он был страшно влюблен в тринадцать лет. Кусал себе руки, натурально кусал – иногда накатывало такое непереносимое желание Тани Петровой, что впивался зубами в кулаки.

Он не бездействовал, бился и старался, и ему казалось, что движется к успеху: провожает Таню домой, она разрешает держать себя за руку и один раз чмокнула в щеку, он полночи не спал. Потом случайно услышал девичий разговор в раздевалке после физкультуры. Юные принцессы обсуждали кавалеров. Из всех мужских достоинств на первом месте стояла красота. И Таня Петрова, оказывается, была без ума от Никиты Прошина из седьмого «А». Девочки обсуждали мальчишеские носы, глаза, подбородки, плечи, спины, ноги применительно к конкретным носителям, то есть к пацанам, вдохновленно и увлеченно. Дошла очередь и до Егора. Тане сказали: «Он от тебя без ума». Это была чистая правда. «Ну, что Егор? – вздохнула Таня с интонацией покровительственно-снисходительной и от того втройне унизительной. – Симпатичный уродец».

Он шел домой, качаясь, как сломанный робот. В робота вместо рабочей жидкости залили помои. Не видел, и не понимал окружающего. Зима ли, лето, дождь ли, землетрясение, война. Война хорошо бы, на ней можно погибнуть. Умереть хотелось отчаянно. Застрелиться из пистолета – клево. Но у них нет пистолета. Спрыгнуть с высоты и разбиться в лепешку. Дом двухэтажный, он сотни раз прыгал с крыши. Утопиться? До реки топать два часа. Повеситься? Нужен крюк, и петля как-то по-особому завязывается. Еще вены режут. Но это девушки. Наглотаться лекарств! Идея! Когда все уснут, взять мамину аптечку и проглотить все содержимое, включая йод и зеленку.

Когда пришло решение, стало легче и даже веселее – я им всем покажу, как могут симпатичные уродцы! Вы еще меня вспомните! Таня Петрова, ты поплачешь надо мной, лежащим в гробу!

Ему очень хотелось увидеть рыдающую Таню Петрову, и он почему-то был уверен, что насладится слезами коварной возлюбленной.

Он, конечно, не мог знать, что отравление медикаментами совершенно не походит на красивую смерть – уснул и не проснулся. В большинстве случаев у человека начинается неукротимая рвота, он захлебывается в собственной блевотине, его последние часы на земле мучительны и безобразны.

Подростки, кончающие жизнь самоубийством, как знал врач «скорой помощи» Егор Правдин, все сплошь несчастные остолопы, путающие реальность с мстительными мечтами.

Сердце судорогой сводило, когда соскребал их с асфальта, или десять потов смахивал, бесполезно пытаясь откачать девочку, наглотавшуюся бабушкиных таблеток.

Ведь надо было только время! День, два, неделя – у детей время бежит стремительно. И отпустила бы маниакальная идея, остался бы жив, вспоминал бы потом через десять – двадцать лет, в окружении потомков, с насмешливой иронией про свои детские потуги покончить жизнь самоубийством от несчастной любви к девушке, которая сейчас у них на рынке квасом торгует.

Егор терпеть не мог рекламу по телевизору. Она его унижала и оскорбляла, отводила роль недоумка, которому навязывают, втюхивают, не допускают мысли, что ты способен понять принципиальную разницу в химическом воздействии того или иного моющего средства, и подсовывают актрис, удаляющих ржавый налет с раковины. Как ты, голубушка, прежде существовала в подобной грязи?

Не важно! Все не важно. Пусть у вас люди разговаривают со своими желудками, пусть у героев вместо головы будут ногти, пораженные грибком, пусть небесной красоты девушки млеют от геля для душа и мыла, пусть знойные мачо эротично скребут по щекам бритвами с пятью лезвиями! Но не давайте в эфир сюжетов про самоубийства подростков! Ведь вы запускаете механизм! Их, остолопов с неразделенной любовью или с комплексом некрасивости, по стране сотни. И они прыгают из окон, травятся лекарствами. Они, пацаны и девчонки с гормональной бурей, которой некуда выплеснуться, погибают глупо и бесцельно.

Знаю, что вы, телевизионщики, ответите: реклама и горячая новость – все отдельно. Нет! У нас все вместе. Один суп: с шоколадными девушками-барби-куколками в шелковых кисеях, с дуновениями морского бриза на берегу экзотического моря, с нежными объятиями с откуда ни возьмись бронзового загара Аполлонами – и с тремя глупышками из провинциального города, которые написали прощальные письма своим мальчикам, а потом сиганули с крыши. А дальше – пошло! Стадные рефлексы подростков были описаны в научной литературе в позапрошлом веке. Пусть их будет немного – пятнадцать-двадцать по стране. У Егора однажды было четверо – самое страшное дежурство за всю практику. Это ведь дети гибнут! Не в транспортной катастрофе, не при взрыве бытового газа, не при тайфуне, которых у нас отродясь не было!

Сколько в голове сидит подобных мыслей – не высказанных, не до конца осмысленных, невоплощенных, умных, правильных и бесполезных.

Он тогда пришел домой со стойким решением дождаться ночи, напиться таблеток и умереть. Уродом он бы еще согласился жить, но симпатичным уродом! Извините, мне ваша жалость не нужна.

Мама была дома и с сразу отметила его дурное настроение.

– Проблемы в школе или на личном фронте? – спросила она.

– У меня все нормально, – огрызнулся Егор.

И хотя его тон недвусмысленно подразумевал: не лезь, оставь меня в покое – мама этот посыл проигнорировала. Она накрывала на стол, велела ему переодеться и помыть руки, рассказывала о каких-то домашних новостях, которые Егору сейчас казались не важнее погоды на Марсе, и перемежала речь вопросами про причины хмурого настроения сына.

В какой-то момент вопрос, Егор не помнил, какой именно вопрос его особенно разозлил, или их количество вывело из себя, ибо он воскликнул:

– Зачем вам было рожать меня?! С такой… такой косорылой физиономией! Симпатичного урода!

– Значит, – успокоилась мама, получив интересующую ее информацию, – тебя волнует собственное лицо. Борщ доел? Второе потом слопаешь. Пойдем в комнату.

Она подвела его к трельяжу – так, кажется, называлось сооружение с тумбочкой, большим зеркалом и двумя поменьше на петлях по бокам.

– Ну? – спросил Егор, уставившись на отвратительного себя.

Лицо треугольником, но не равнобедренным, а кривым – лоб по отношению к подбородку явно сдвинут в сторону. Подбородок не волевой, маленькой пипочкой, еще и с ямочкой в центре. Рот длинный, чуть ли не от уха до уха, как у клоуна. Верхняя губа тонкой полосочкой, а нижняя вывернулась, точно забрала массу у верхней. Нос – вообще несчастье: большой, крючковатый и бугристый, как из пластилина. Глаза сами по себе ничего, но они сбежались близко к носу, словно хотели получше рассмотреть это чудо анатомии. Урод! Симпатичный – большой комплимент.

– Не Аполлон, – подтвердила мама. – Но представь, что Создатель, когда тебя ваял…

– Какой еще Создатель? – перебил Егор. – Я как все – из яйцеклеток. Ваших! – добавил он с упреком.

– Но до яйцеклеток ведь было творение. Назовем его автора Создатель. Просто прими как теорию или образное объяснение. Создатель, когда лепил тебя или твоего прапра-дедушку, не важно, параллельно отвлекался на какое-то интересное дело. Например, смотрел футбольный матч. И команда, за которую он болел, проигрывала. Представляешь, как он нервничал? Создатель ляпал Егора Правдина, не отводя взгляда от футбольного поля. Руки трудятся, а зрение и сознание не участвуют. В итоге, я думаю, Его команда выиграла. Создатель возликовал, повернулся к своему творению и слегка устыдился. Но знал, как исправить дело. В пустые глазницы вставил глаза – большие, красивые, добрые. У тебя, как и у папы, изумительные глаза, в них можно смотреть вечно. Глаза у нас что? Зеркало души. На последнем этапе Создатель вложил щедрую душу, широту натуры, недюжинный ум и не поскупился на многие полезные способности.