На корабле утро - Александр Зорич

Вдруг тоскою защемило сердце и я понял, что пора принимать детоксинчик. А то уже пьяные мысли в голову набежали…

Но пока я его искал, справляясь у боевых друзей (оказывается, в карман сунуть упаковку забыл, а из ивановского чемодана чудо-пилюли давно выгребли под чистую), мыслей набежало еще больше и я совсем загрустил.

Вот Любава… Чертова ревность… Ну в кого я уродился, такой ревнивый? Толку мне от нее – никакого. Один вред. А как избавиться – не знаю. Любава говорит: «Нужно верить своему партнеру… Нужно верить ему даже больше, чем веришь себе… Иначе – ничего не будет…» Да, кто спорит, все так! И обычно веришь. Но потом вдруг бац – словно какой-то предохранитель в мозгу перегорает – и начинаешь сочинять черт знает что… фантазировать черт знает о чем… представлять себе Любаву в чьих-то там объятиях…

Или вот любовь… Правильно меня когда-то учил капитан Плахов: «Что хочешь сказать – говори сразу». Почему я не сказал ей все по-нормальному, не объяснил, что люблю?

А когда все-таки собрался, когда Горичный меня едва не за руку притащил на Пятак – ну надо же такому случиться! – тут Х-связь и склеила ласты!

И нет ее теперь, говорят, уже четыре дня…

Хотя так подумать – может оно и правильно? Сколько раз за сегодня – точнее за вчера – меня могли убить? Раз десять? Ну а если завтра – точнее сегодня – будет одиннадцатый раз, двенадцатый, тринадцатый?

Ладно – война была. Тогда не так обидно. Но теперь вроде бы – вроде бы – никакой войны нет?

Но мы вот здесь – воюем.

А если всё хуже? С чего я взял, что чоруги напали только здесь? Если они – везде? И по Москве тоже расхаживают их танки?

Впрочем, ерунда. По Москве – никак не возможно. Всё чоругское племя поляжет, но не прорвется.

– На всякую гадину есть рогатина. За снайперов! – провозгласил Щедролосев.

Этот тост меня встряхнул.

Срочно пора принимать детоксин! А то и на штабном корабле «Урал» чоруги мне примерещатся…

Дальше было еще веселее.

Муромцы из «Перегудов» никакого детоксина принимать были не обязаны. И это сыграло свою позитивную роль.

Когда мы выпили по… пятнадцатой, что ли, при свете костров началось импровизированное музыкально-танцевальное представление.

Тут нужно сказать, что наши от усталости едва ворочали ногами и руками. Но на то, чтобы глядеть, как танцуют другие, хлопать и одобрительно кричать, силы еще оставались.

Начали концерт грудастые солистки в длинных алых сарафанах – нарумяненные, с забранными в косы прилизанными волосами. Накрасились они так сильно, что это было видно даже ночью.

С девицами выступали и парни. Их было вдвое меньше, в основном они аккомпанировали девицам на гуслях, дудках и гармонях, но, случалось, тоже солировали мужские партии.

Пели, по преимуществу, частушки – над нашим гульбищем неслись задорные старорусские куплеты:

Приезжали меня свататьС позолоченной дугой.Пока пудрилась, румянилась, —Уехали к другой.

Циклопы и примкнувшие встретили первую частушку одобрительными воплями. Не знаю, как там у них на Муроме, а у нас бухать под муромскую музыку – дело обычное, привычное, почти рутинное.

Тем временем первую солистку сменила другая, еще более ядреная и пышнотелая. Она не сразу начала петь – вначале несколько тактов зазывно расхаживала вдоль костра, кокетливо покачивая шелковой юбкой и сверкая белыми зубами. Но затем все-таки расщедрилась:

Посылала меня матьЗагонять гусака,А я вышла за воротаИ – давай плясака!

После этих слов пышнотелая солистка действительно вдарила по плясовой – она резво отбивала затейливый ритм ногами, выписывала руками кренделя и шустро крутила задом. Последнее особенно понравилось циклопам. Уверен, не один из них пообещал себе по окончанию банкета всенепременно с певуньей познакомиться.

Вдруг мужчины и женщины разделились на две группы. И под гармонь запели добры молодцы:

– Девушки-беляночки,Где вы набелилися?

Девчонки, залихватски размахивая снятыми с шеи платочками, отвечали:

– Мы коров вчера доили,Молочком помылися.

Я опустил глаза. Все это было невыразимо умилительно. И хотя в моем родном Хабаровске коров уже давным-давно доили исключительно роботы, и хотя гусей в моем Хабаровске я не видел отродясь, от всего этого повеяло чем-то таким домашним, таким родным… Все-таки не так далеки мы с ретроградами-муромчанами, как кажется иным газетчикам…

В центр круга, который образовали поющие, выступил парень в черном картузе с лакированным козырьком. Привычным движением растягивая мехи гармони, парень запел:

Запрягу я кошку в дрожки,А котенка в тарантас.Повезу свою хорошуюВсем людям напоказ.

Циклопы с преувеличенным энтузиазмом заржали над этой детской частушкой. Как видно, ничто детское было им не чуждо. А парень, ободренный такой бурной реакцией, продолжил:

Через быструю речонкуХодил, буду я ходить.Чернобровую девчонкуЛюбил, буду я любить.

На словах «чернобровую девчонку» я вновь вспомнил о Любаве. Уж какая чернобровая она у меня! И ведь дальше все правда – «любил, буду я любить»! И я вдруг подумал – как бы ни были сговорчивы симпатичные официантки, как бы ни сложилось у нас с Любавой дальше, я буду, буду ее любить, любить ее одну, потому что… потому что так правильно. Только так и можно.

Клонило в сон. Непреодолимо. Невероятно. Детоксин, что ли, на СПОД-4 криво наложился? Дал такой побочный эффект? Я разрешил себе прислониться спиной к стойке дырявого пляжного зонтика и уронил небритый подбородок на грудь. О том, как я буду выглядеть в глазах подчиненных, я не очень беспокоился. Как буду выглядеть? Как спящий командир.

Уже засыпая, я услышал (впрочем, допускаю, что мне пригрезилось), как «Перегуды» запели на злобу дня:

Не то чудо из чудес,Что чоруг упал с небес;А то чудо из чудес,Как чоруг туда залез!

Кажется, было еще много переделок, много смеха, а потом самые стойкие во главе с лейтенантом Пешиным, которому торжественная дата сообщила примечательную двужильность, отправились купаться в теплом августовском море – потом рассказывали, что вода с небывалой силою флюоресцировала…

Глава 7. Фази Маджид катает с ветерком

19 августа 2622 г.

Линкор «Кавад»

Планета Тэрта, система Макран

За окном дотлевали руины Синанджа. А я, как ни в чем не бывало, кромсал сочную отбивную, лихо расправлялся с мягко хрустящей жареной картошкой, с аппетитом копал в салатницах (в этой оливье, в той – молодая фасоль с черемшой) и жадно поглядывал на высокий стакан с отменным клонским кефиром.

Да-да, наша столовая, в целом, сохранилась. Чоругские шагающие танкетки растоптать ее просто не успели.

И даже повариха Мария Феоктистовна, что обычно стряпала для нашей роты, была в добром здравии.

По правде, картина довольно шизофреническая. Всё как всегда – за вычетом белых салфеток и скатертей (прачечной повезло меньше, на ее месте зияла воронка) – только полгорода нет.

Напротив меня вяло чавкал Свиньин.

Справа Щедролосев расправлялся со своим расстегаем.

Я как раз раздумывал над тем, что надо бы сходить за добавкой, когда дверь столовой отворилась и на пороге появился… капитан Плахов.

Явление это было сродни явлению Каменного Гостя в соответствующем классическом произведении. И уж, конечно, любитель банальностей Свиньин не удержался, пробормотал: «Картина Репина „Не ждали!“…»

Мы действительно не ждали Плахова.

Девять дней назад, после штурма танкера «Таганрог», доблестно проведшего операцию комроты Плахова свалил острый аппендицит. Наш добрый доктор Колдун сработал оперативно – Плахов оказался на операционном столе быстрее, чем остальные сняли свои штурмовые скафандры.

Лечение шло успешно. По крайней мере, через две недели Плахова обещали вернуть нам в целости и сохранности.

Пока капитан отсутствовал, обязанности комроты исполнял я.

Скажу как на духу – Плахов был отличным командиром. Собранным, немногословным, бдительным. В отличие от меня, который эти качества по большей части старательно изображал, Плахов действительно обладал ими. Поэтому, завидев его на пороге столовой, я издал непроизвольный вздох облегчения. Лучше бы циклопам воевать под командованием Плахова.

– Здорово, мужики! – гаркнул капитан от входа.

– Ой, дядя Гена вернулся! – всплеснула руками пригожая официантка Лиля.

Все, конечно, прекратили жевать и встали.

Я промокнул губы бумажной салфеткой, тоже поднялся из-за стола и пошел навстречу Плахову.

Несмотря на все достижения современной медицины, в госпитале Геннадий наш изрядно осунулся. Как говорят лошадники, «перепал». Его скуластое лицо было бледным, под глазами набрякли мешки.