Последняя среда. Литература о жизни (Тема номера: Украина) - Коллектив авторов

Гоголь писал: «жгу, когда нужно жечь, и видно, поступаю, как нужно – потому что без молитвы не приступаю ни к чему». Может быть, Гоголь был в глубине своей души огнепоклонником? Эта догадка показалась бы смешной сто лет назад – но в XX веке психологи открыли, что в душе человека есть пласты, связанные с древностью.

Опыт жизни наших предков длиной в тысячелетия находится в нашем сознании в «сжатом виде». Так в глубине земли хранятся подземные ископаемые, нефть или газ. Художник или писатель в своём творчестве «копают» очень глубоко – они дают выход скрытой психической энергии. Из скважины брызжет нефть или выходит с шумом горючий газ, что обладают огромной энергией. Эта энергия приводит в движение машины и поезда, согревает дома. Подобно этому, творческая энергия писателя может передаваться людям, приводить в движение их мысли, наполнять сердца чувствами, согревать их души.

В душе человека хранится огромная энергия. Так же точно, как может случиться пожар на нефтяном месторождении и сила пламени станет неуправляемой, может сгореть в творческом порыве художник или писатель. Это происходит с теми, кто не умеет рассчитать запасы своих сил.

Разговоры об искусстве

Журнал «Последняя среда» публикует заметки о современной живописи, извлеченные нами из статей, которые художник и поэт Илья Трофимов написал о творчестве своих коллег-художников. Почти все тексты опубликованы в газете «Новости МСХ».

Илья Трофимов

«Лёгкое дыхание»

«В мучительных поисках ответа на вопрос, что же такое искусство, каким оно должно быть (а, пожалуй, они именно таковы эти поиски – мучительны, несмотря на всё большую нарядность и победные шествия всего «современного» и, так сказать, «правильного»), – в мучительных и почти безнадёжных поисках живёт представление о том, что есть всё-таки где-то потаённое, скрытое, то, что обладает лёгким дыханием, а не мучает наученностью и готовностью встроиться и построиться.

Если бы не было этого не оставляющего совершенно убеждения, можно было бы давно и спокойно вздохнуть – помахать ручкой напрягшимся от неразделённой любви традиционалистам, помахать чем-нибудь другим – тем, чего они заслуживают (не подумайте, однако, чего дурного), – принципиально «современным» и так же напрягшимся, но, кажется, от принципиального отсутствия любви.

Но всё-таки, надежда иногда оправдывается. И, заставляя забывать обо всех профессионально призывающих и профессионально отвергающих любовь, позволяет пережить чистую радость от общения с настоящим живым искусством.

Практически всегда в подобном случае, когда потаённая надежда сбывается, речь не идёт о проблемах языка. Потому что, о каком языке можно говорить, когда переполняет радость?

Пожалуй, можно радостно и, как бы не веря самому себе, обмениваться впечатлениями, в дружеской беседе развивать теории, но всем при этом будет совершенно ясно: объяснения излишни, напрасны и затрагивают предмет обсуждения лишь по касательной, лишь слегка прикасаются к нему.

Вот таким прикосновением, попыткой прикосновения является и этот текст».

«…важно понять то пространство, то расстояние, на которое приглашается зритель – это расстояние дружеской, приятельской беседы с необязательностью слов, потому что и без слов всё понятно, с затяжным молчанием, с обменом впечатлениями, краткими репликами. Это расстояние домашнего, интимного, семейного со-гласия. На этом расстоянии, в этих тёплых лучах существо бытия предельно ясно, просто, освобождено от всего лишнего, но не лишено конкретного – той подлинной событийности, которая так понятна каждому, но ускользает от внимания в потоке жизни».

(из статьи об офортах Олега Соболя)

«…Возвращаясь в любимые, дорогие сердцу места, человек ищет не совсем то, что видит, и очень часто лучше не всматриваться в памятные детали, не искать знакомые черты – ничего этого уже нет – есть только неистребимая память. Именно в ней оживает и длится тот образ мира, который связывает старшие поколения с необозримо далёким бытием отечества, и о котором поколения младшие только догадываются по крупицам старого быта, по созвучиям всё тех же пока – старых – слов, по взглядам, брошенным исподлобья в глубокой провинции.

Однажды узнав, догадавшись о существовании этих суверенных территорий, мы уже не можем о них забыть – и в этом нам не способна помешать ни пошлость официального интереса к самобытному, ни сувенирная суета вокруг национального колорита, ни безмолвие древних ландшафтов, покрытых неистребимо безвкусной застройкой…

Почему часто т. н. «красивый» пейзаж, выписанный со всем тщанием, оставляет равнодушным? Потому что одной картинки недостаточно – нужно почувствовать движение воздуха, запахи земли, уловить шёпоты трав, нужно потрудиться, чтобы доехать и дойти до красивого места, нужно, наконец, движение в пространстве, нужна усталость и её преодоление, и много ещё чего, что отсутствует на квадратных километрах живописи, как тонкой, высиженной с прикушенным языком, так и размашистой, «свободной» и своевольной, увиденной, или сочинённой.

Ничего не решает ни умение, ни отсутствие оного. Только личность художника, нашедшая способ выразить себя и то странное и неопределимое, что лучше не называть, для чего не нужно подбирать слова, потому что всегда получается не так и не то».

(из статьи о живописи Валерия Бабина)

«Качество живописи – вещь труднообъяснимая, и перечисление её достоинств мало что решает. Часто всё сводится к набору средств и приёмов, не соединённых, не сплавленных воедино, а потому вызывает досаду, как любительская поэзия. При этом, живопись, заявленная современностью, как зона полного авторского произвола, становится местом эстетической неопределённости, поскольку визуальное, как наиболее доступное для восприятия, менее всего защищено от эксплуатации и посягательств со стороны внехудожественного. Здесь я имею в виду не освоение искусством, в данном случае живописью, внеположенной ему реальности, но проникновение в живопись и разрушение её языка….

Художник, стремящийся оставаться в рамках языка живописи, попадает сегодня в ситуацию почти неразрешимую: именно то, что позволяет достичь глубины содержания, маркируется современной культурой, как маргинальное, лежащее вне магистральных путей, а, следовательно, якобы, «неинтересное». Таким образом, мы видим тот самый заявленный произвол, и даже насилие, но не со стороны художника, а со стороны тех, кто распоряжается структурой, призванной соединить художника и зрителя.

Ведь не «структуре» дано свыше открывать и постигать истину. Объектом истины всегда останется единичный человек – художник, идущий путём смертного: «Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси»…

В этой ситуации от художника требуется эстетическая избирательность, аккуратность и даже аскетичность в выборе средств. Он обречён уклоняться от выполнения программы, написанной за него. Можно сказать, что пространство художественного сегодня сжимается – для живописи остаётся не так уж много места – сама живопись, чистая живопись».

(из статьи о живописи Надежды Курбанбаевой (Umit Bek)

«Для чего работает художник? В чём смысл авторского высказывания? Как это высказывание связано с действительностью? В изобразительном искусстве это не столь уж очевидные вещи. Художник вполне естественно может погрузиться в поиск формы, в решение множества других задач и перестать прислушиваться к сигналам, которые посылает ему реальность».

(из статьи о графике Владимира Фирсова)

«Живопись, переложенная на язык понятий, оторванная от материальной основы – красок, холста, грунта, техники, на мой взгляд, превращается в мёртвую конструкцию, теряет связь с реальностью. Меня лично смущает такая комбинаторика, претендующая на индивидуальность, проникновение в суть вещей, интеллектуализм.

Если в теории, касающейся создания текстов, всё выглядит убедительно, то пространство картины требует какого-то иного единства. Живопись, начинаясь со спекуляций, может так и не стать живописью. В ней самой, в присущем ей способе возникновения, в её непосредственном бытии осуществляются открытия, формируются решения. С точки зрения теории легко договориться до того, что неважно, как положен мазок, какова фактура, неважна степень подобия, и т. д., то есть всё то, что составляет существо живописи. Между тем, это далеко не так. Попытки философствования приводят представителей современного искусства в тупик.

…Художнику не всегда хватает опоры, которую создают собственные творческие импульсы. Их слабое движение по каким-то причинам потеряло энергию, и давно не нарушает тоскливую тишину выставочных залов, где очень странные люди, торгующие искусством, пытаются изобразить подобие художественной жизни. Естественная потребность выставить свои картины начинает казаться ненужной тратой времени. С другой стороны, художники, работающие в традиционных техниках и жанрах, в эти годы определились и утвердились в своём отношении к соблазнам т. н., «актуального» направления.