Я закрыл КПСС - Евгений Вадимович Савостьянов

коммунистов, и что будем делать с этими тысячами Ильичей, Дзержинских, Калининых, Свердловых? Свезти бы их в один парк, построить побатальонно, чтобы люди смотрели и учились на этом абсурде. А в мавзолее на Красной площади открыть кафе «У чучела».

Сейчас в Москве есть что-то вроде собрания изваяний — зайдите в Музеон на Крымском валу. А вот главному чучелу поныне курится фимиам отдельными его поклонниками и, страшно сказать, последователями. Больше того, госбюджет до сих пор финансирует целый институт, работающий на мумию. Я его называю институтом персональных таксидермистов. Идиотизм, да и только!

Уже в следующем году МАДО мирно почила в бозе: у каждой республики был свой путь, свои цели, и мы совпадали лишь в одном — не дать коммунистической машине раздавить нас поодиночке.

Как я попал в политику

Апрельская победа КИАН была органичным фрагментом могучих процессов раскрепощения людей и общества, нараставших с каждым днем. Популярные телепередачи («Взгляд», «600 секунд»), массовые газеты, особенно «Аргументы и факты» с их по-гиннессовски рекордными тиражами[32], сдирали слой за слоем обносившуюся краску с гроба повапленного коммунистического влияния. Новые газеты «Позиция» (издатель — Сергей Трубе), «Голос избирателя» (Лев Шемаев), «Хроника» (Виктор Миронов) и другие просто переворачивали людям мозги, разрушая «вечные» стереотипы отдела пропаганды ЦК КПСС. Антикоммунистические митинги и демонстрации под видом встреч с кандидатами становились все более массовыми, полемика — все более неприглаженной и свободной от табу.

В апреле первые зримые трещины поползли по, казалось бы, монолитному фасаду власти: советские войска разогнали антисоветский митинг в Тбилиси. С жертвами (16 человек), сотнями раненых. Горбачёв открестился, и вся ответственность пала на командующего группой войск Игоря Родионова и второго секретаря грузинской компартии Бориса Никольского, с которыми позднее судьба меня свела. Их подвергли остракизму, отправили в отставку, а Москва осталась ни при чем. В апреле же парламент Литвы первым принял декларацию о независимости, положив начало распаду СССР, из восточноевропейских стран выводили советские войска, Горбачёв резко переформатировал Политбюро ЦК КПСС, ослабив роль догматично настроенных ветеранов. В общем, страна закипела.

То ли 29, то ли 30 апреля позвонил Саша Собянин (напомню: он работал в ФИАНе, там же, где и Сахаров):

— Женя, Андрей Дмитриевич просил тебя подойти на встречу московских депутатов, которая будет 2 мая в Доме политпросвета на Цветном бульваре[33].

— Саша, не ошибаешься? Мы ведь и не знакомы с ним.

— Он тебя запомнил по конференции в ФИАНе и даже ругал нас, что вас не познакомили. Так что приезжай, если не будешь занят.

Какой, к черту, занят?! Семья моя (родители и жена с детьми) в это время будут на даче в Кубинке[34]. Обычная весенняя страда — сад, огород, ставни, забор…

2 мая 1989 года в 11 часов утра пришел в Дом политпросвета, куда еще и полгода назад ни в снах, ни в фантазиях мои мысли непутевые завести меня не могли.

В зале — с полсотни человек, народных депутатов, избранных и по московским избирательным округам, и по всесоюзным куриям[35]. Основная часть территориальных выборов прошла 26 марта и в Москве закончилась разгромом кандидатов от КПСС. Стоило про человека сказать: «Он от КПСС», как его поражение становилось гарантированным. (Тогда удивил нас старший сын Кирилл. 8-летний малыш написал на куске картона: «Голосуйте за А. Емельянова и Б. Ельцина» и целый день простоял на холоде у входа в продмаг на улице Ефремова, отвергая попытки дедушки и бабушки увести его домой, внося свой вклад в победу над коммунизмом.) Так, всего дважды проведя более или менее честные выборы (в 1917 и в 1989 годах), большевики-коммунисты оба раза получили ногой под зад.

Присутствовали также помощники депутатов и… неожиданно мало журналистов («Понятно, — подумал я. — Дана команда замалчивать»).

На трибуне — человек небольшого роста, грузный увалень с усиками. С острыми умными глазами. Неуловимо похожий на ежика и на Винни-Пуха одновременно. Говорил кратко и детально, умно и образно, живым острым языком с малой дидактической занудинкой, выдававшей опытного лектора. По сути, его речь была и обзором положения в стране («Тупик в результате господства административно-командной системы»), и постановкой задач перед будущим съездом («Не дать бюрократии завладеть съездом и превратить его в механизм подтверждения ранее принятых аппаратных решений»[36]).

— Это кто такой умный? — спросил я Сашу Собянина.

— Гавриил Харитонович Попов, — ответил он.

О Попове я уже был наслышан во время наших академических ратей. Говорили, что именно он был автором комбинации, по которой для создания хоть какой-то конкуренции среди отобранных президиумом АН 23 кандидатов Академия отдала 5 из 25 своих мандатов научным обществам. В результате Попов, не имевший шансов пройти на съезд через надменную академию, смог воспользоваться ситуацией и стать депутатом от научно-технических обществ. Общее мнение о нем: очень умен и, едва ли не более, хитер. И то и другое позднее подтвердилось, и хитрость, перевесив мудрость, привела к краху потенциально блистательной его карьеры.

После установочного выступления Попова новые ораторы бросились громить коммунистическую систему, нищету и бесправие, национальные проблемы и войну в Афганистане (для СССР она только закончилась — 15 февраля). Моджахеды, оснащенные современным оружием, наносили нашей 40-й армии нарастающие удары. Последние гробы и возвращение домой далеко не последних молоденьких инвалидов будоражило города и деревни. И подлодка «Комсомолец» утонула. И вообще, куда ни кинь — всюду клин.

Говорили хлестко, вразмах, без обиняков. И тут в зал вошел новый главный московский коммунист — присланный из Ленинграда на смену отступнику Ельцину — Лев Николаевич Зайков. Они, кстати, типажно похожи. Оба — рослые, дородные. Ельцин, правда, поспортивнее, порезче, но он и на 8 лет моложе… Как показал тот день, ментально они были в то время не совсем далеки.

Войдя и не увидев привычного подобострастия, Зайков тем не менее не развернулся, а сел слушать выступающих. Хватило его не более, чем минут на десять.

С открытым ртом, остекленевшими глазами, слегка растопыренными руками, он, словно окаменев от ужаса, двинулся, сопровождаемый демонстративно возмущающейся челядью. «Смута, крамола, недопустимо», — было написано на его лице. И покинул собрание.

А народ не останавливался. И тут в зал вошел Ельцин. Понятно, что охрана действующего и предыдущего первых секретарей Московского горкома КПСС их приход специально развела по времени. Зато я получил прекрасный шанс наблюдать воочию сцену прелюбопытнейшую. Поскольку Ельцин остановился рядом, свою первую встречу с будущим первым президентом России запомнил хорошо.

Несколько минут Ельцин стоял сзади практически никем не замеченный и слушал выступавших одного за другим депутатов.

Хватило его не более, чем минут на пять.

С открытым ртом, остекленевшими глазами, слегка растопыренными руками он, словно окаменев от ужаса, двинулся, сопровождаемый подбадривающими его помощниками. «Смута, крамола, недопустимо», — было написано на его лице. С этим он… сел